ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО
Шрифт:
Просьба эта, в сущности, была удовлетворена, но не той военной коллегией, которая судила Шимелиовича – единственного из всех, кто выдержал стойко все муки, все пытки. Мы не вправе корить никого, кто не выдержал, но обязаны воздать должное тому, чей потолок выносливости оказался предельно высоким. «Я очень любил свою больницу, и вряд ли кто другой будет ее так любить», – этими безыскусными, пронзительно челочвечными словами завершил Шимелиович свое последнее слово, но разве могло оно тронуть судейские сердца, тем более что истинно ПОСЛЕДНЕЕ слово принадлежало не судьям, не подсудимым, не кому бы то ни было, а лишь единственно всемогущему, который это слово сказал и менять его не собирался.
До ухода тирана в небытие и
Только Лине Штерн, в работы которой по продлению жизни Сталин почему-то поверил (он верил во все подобные работы – адски хотел стать бессмертным не в метафорическом смысле!), сохранили жизнь и отправили в ссылку – в Казахстан. Работать там она не могла – на какие ее исследования по продлению жизни мог рассчитывать Сталин, так и осталось неясным. Впрочем, способность мыслить логически его к тому времени уже покинула навсегда. Аресту или высылке подверглись все близкие и дальние родственники осужденных – им даже не сообщили ни о самом процессе, ни о его итогах. У некоторых продолжали принимать передачи для своих арестованных мужей даже после того, как те были расстреляны.
Казненные в августе пятьдесят второго были виноваты только в одном: в том, что родились евреями и не захотели отказаться от своего первородства.
Растянувшееся на несколько лет легализованное уничтожение еврейских национальных лидеров и тех, кого к ним пристегнули – по воле диктатора, строжайше скрывалось от всего мира. Признать то, что творилось за закрытыми дверями, власть еще не решилась. Даже много позже свершившейся казни ложь все еще продолжалась: находившийся в США с официальной миссией писатель Борис Полевой, не моргнув глазом, в ответ на вопрос писателя Говарда Фаста, просоветски настроенного (тогда еще просоветски!), куда исчез поэт Лев Квитко, ответил: «Он никуда не исчез, перед отъездом из Москвы я его видел и разговаривал с ним. Он уединился и пишет новую книгу»[27].
Анализируя, в совокупности, весь огромный, доступный нам сейчас материал, можно с уверенностью сказать, что никак не позже осени 1952 года для Сталина в принципе вопрос о судьбе советских евреев был решен, но не были отработаны детали, которые в данном случае, из-за грандиозности и масштабности предполагавшейся операции, имели очень большое значение. Это был как раз тот, возможно единственный в сталинской биографии, случай, когда принять решение оказалось гораздо проще, чем его исполнить. И только это, до какого-то времени, останавливало Кремль от того, чтобы громко оповестить мир о переходе всего задуманного пождем в завершающую стадию.
И все-таки потребность в нравственном алиби, в каком-то оправдании перед современниками или потомками, в том, чтобы в очередной раз умыть руки и переложить на других ответственность за то, что он задумал и что миру предстоит пережить, – эта потребность, как всегда, осталась при Сталине. Привычной своей методике он не изменил.
В конце 1952 года, вспоминает очевидец (Хренников Тихон. Так было. М., 1994. С. 179), Сталин последний раз присутствовал на заседании комитета, распределявшего премии его имени. Окончательное решение принималось, как всегда, в апреле, – пока что шел еще первый тур. И вот тогда, неожиданно для всех и вроде бы «ни к чему», Сталин громко сказал: «У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие». То есть снова «отмежевался», как это было в случае с Головановым или с Мальцевым-Ровинским. Он-то сам хорошо знал, насколько эта его реплика «ни к чему»…
Борьба с
В Венгрии провели «репетицию»: на процессе Ласло Райка трое из семи обвиняемых были евреями. Об их национальной принадлежности вслух не говорилось, но зато в обвинительном заключении шла речь об их участии в контрреволюционном заговоре международного сионизма, а не какого-то другого «изма», и тема эта без конца мусолилась во время процесса. Во главе вассальной Венгрии стоял еврей Матьяш Ракоши, он покорно принял навязанный ему сценарий – акция удалась.
В Румынии подвергли пока еще домашнему аресту пламенную коммунистку Анну Паукер (Рабинович) – министра иностранных дел, члена политбюро, секретаря ЦК, бывшего представителя румынской компартии в Коминтерне. Обвинение было тем же. Прошло и тут. В Польше изгнанию и остракизму подверглись недавние члены политбюро еврейского происхождения: Якуб Берман, Гиляри Минц, Эдвард Охаб и другие, но, увы, не за то, что были ревностными проводниками лубянско-кремлевской линии, а за то, что – евреи.
Следующая акция была уже с куда более мощным замахом. Сталин лично потребовал от чехословацкого президента Готвальда арестовать главу компартии Рудольфа Сланского (Зальцмана) и большую группу партийных и государственных деятелей еврейского происхождения: Бедржиха Геминдера, Рудольфа Марголиеса, Эуджена Лейбла, Бедржиха Райцина, Отто Шлинга, Отто Фишла, Артура Лондона, главного редактора основной партийной газеты «Руде право» Андре Симона (Каца) и других. Все делалось по классической сталинской модели: 31 июля 1951 года Сланский из рук чехословацкого лидера Клемента Готвальда получил по случаю 50-летия высший орден страны, 6 сентября снят со всех постов, а в ночь на 24 ноября арестован.
Для подготовки процесса в Прагу выехала большая группа лубянских «советников».
У них была одна задача: создать не просто некий «заговор», но непременно сионистский. Впервые за все время фальсифицированных политических процессов, организованных в сталинской империи (по крайней мере, вслух никто не называл на процессах ни Троцкого, ни Зиновьева, ни Каменева, ни Радека евреями), одиннадцать из четырнадцати обвиняемых были прямо идентифицированы в обвинительном акте как лица «еврейского происхождения», которое, по формуле обвинения, и было причиной их «измены»: они продались все тому же мировому буржуазному национализму. И тоже впервые – публично, без всякого стыда перед лицом мирового общественного мнения, – тяжким преступлением объявлялся не антисемитизм, а борьба с ним.
Через Чехословакию, как мы помним, по указанию Сталина, отправлялись в Израиль, в помощь новосозданному государству, оружие и военные кадры. И некоторые подсудимые, действительно, принимали участие в этой сталинской операции. Четыре года спустя над ними издевался за это прокурор Йозеф Урвалек: «Опасность нашествия международного сионизма стала еще более грозной после того, как был создан американский протекторат – так называемое государство Израиль. Подсудимые сразу же стали его холопами и лакеями». (London Artur. L'Aveu. Paris, 1968. P. 307).
Артура Лондона, бывшего заместителя министра иностранных дел, спасло родство с членом политбюро французской компартии Раймоном Гюйо: они были женаты на родных сестрах. Солдат интернациональных бригад в Испании, участник французского Сопротивления, узник Маутхаузена, он был награжден орденом Почетного Легиона и Военным Крестом с пальмами за свою борьбу с нацизмом, а потом другими нацистами едва не повешен. Освобожденный после смерти Сталина и Готвальда, Артур Лондон рассказал миру правду о том, как готовился и как проходил этот откровенно антисемитский процесс.