Из Африки
Шрифт:
Сомалийки поощряют в своих мужчинах их главные наклонности: они беспощадно отвергают малейшие проявления мужского малодушия и идут на огромные жертвы, чтобы не упасть в цене. Эти женщины не могут приобрести без мужчины и пары тапочек, не имеют права чем-либо владеть, сами же должны принадлежать мужчине — отцу, брату, мужу, но при этом остаются высшей наградой мужской жизни.
Приходится поражаться, какое количество шелков, золота, янтаря и кораллов вытряхивают сомалийки из своих мужей, гордясь этим сами и заставляя гордиться их. Все плоды изнурительных торговых операций, бесконечных переходов, опасностей и хитроумных замыслов превращались в конце концов в женские украшения.
Сомалийцы постоянно ведут тяжбы, по уши погрязнув в племенных распрях, поэтому Фарах почти всегда разбирал в Найроби какое-нибудь дело или в лучшем случае заправлял племенной сходкой прямо на ферме. Стоило мне у них побывать, как старуха принималась исподволь выпытывать у меня подробности происходящего. Она могла бы расспросить самого Фараха, который полностью удовлетворил бы ее любопытство, так как питал к ней огромное уважение. Однако она предпочитала иной путь. Это было дипломатическим приемом. Так она могла разыгрывать подобающее женщине неведение относительно мужских дел и женскую неспособность понимать мужские разговоры. Если она давала совет, то в манере Сивиллы, изображая откровение свыше, чтобы никто потом не мог привлечь ее к ответственности.
По случаю больших сомалийских сборищ или религиозных празднеств женщины много хлопотали, все устраивая и приготовляя еду. Сами они не присутствовали на пиршестве и не посещали мечеть, однако старались ради успеха и блеска мероприятия и не делились своим отношением к происходящему и к своему месту в нем даже друг с другом. В такие моменты они очень напоминали мне дам прежних поколений в моей родной стране; мне легко было представить их в турнюрах с длинными узкими шлейфами. В эпоху моей матери и бабок участь цивилизованных рабынь добродушных варваров была не более завидной: они точно так же скользили тенями во время грандиозных мужских священнодействий — фазаньей охоты и праздника урожая.
На протяжении несчетных поколений сомалийцы были рабовладельцами, поэтому их женщины умели находить общий язык с чернокожими африканцами, беседуя с ними спокойно, без напора. Африканцам было легче служить сомалийцам и арабам, чем белым, так как у всех цветных народов схожий ритм жизни. Жена Фараха пользовалась уважением среди кикуйю на ферме; Каманте неоднократно восторгался ее умом.
Молодые сомалийки проявляли большое дружелюбие к моим белым друзьям, гостившим на ферме, особенно к Беркли Коулу и Денису Финч-Хаттону: они часто с ними беседовали и поразительно много о них знали. Эти беседы напоминали общение братьев и сестер, только сестры прятали руки в складках юбок.
Впрочем, у этих отношений была одна сложность: у Беркли и Дениса были слуги-сомалийцы, с которыми девушкам категорически запрещалось встречаться. Как только Джама или Билеа, худые темноглазые юноши в тюрбанах, появлялись на ферме, мои молодые сомалийки как сквозь землю проваливались, и ни один пузырь на поверхности не указывал на место, где они ушли на дно. Если в подобной ситуации у них возникала надобность увидеться со мной, они выглядывали из-за угла, закрывая лица юбками. Англичане утверждали, что им льстит оказываемое им доверие, но на самом деле наверняка обижались, что их считают безвредными представителями мужской породы.
Иногда я брала девушек прокатиться или в гости; перед этим я спрашивала у матушки, не возбраняется ли им поездка, ибо совершенно не желала бросать тень на их репутацию, незапятнанную, как лик Дианы. Неподалеку от фермы проживала на протяжении нескольких лет молодая замужняя австралийка — очень милое соседство; иногда она приглашала сомалиек на чай. Это всякий раз превращалось в большое событие. Девушки наряжались, как букеты цветов, и щебетали позади меня в машине, как целый вольер экзотических пернатых. Дом австралийки, ее одежда, даже ее супруг, гарцевавший или пахавший поле в отдалении, — все вызывало у них живейший интерес.
Когда подавался чай, выяснялось, что баловаться напитком дозволено только замужней сестре и детям, девушкам же он запрещен как возбуждающий состав. Им приходилось довольствоваться пирожными, что они и делали, проявляя скромность и воспитанность. Некоторые сомнения возникли однажды по поводу приехавшей с нами девочки: можно ли ей пить чай или она уже достигла возраста, когда это представляет опасность? Замужняя сестра склонялась к тому, чтобы разрешить ей чай, но сам ребенок окинул нас гордым взглядом своих черных глаз и отверг предложенную чашку.
Двоюродная сестра была задумчивой особой со светло-карими глазами, владевшая арабской грамотой и знавшая наизусть целые суры из Корана. Она проявляла склонность к теологии, и мы с ней подолгу беседовали о религии и о чудесах, которыми полон свет. От нее я услышала новый для себя вариант истории Иосифа и жены фараона Потифара. Она готова была признать, что Иисус Христос рожден невинной девой, но сыном Бога она Его не признавала, ибо Бог не может иметь сыновей из плоти и крови. Вот как было дело: Мариам, красавица из красавиц, гуляла в саду, и ангел, посланный Создателем, коснулся крылом ее плеча, отчего она и зачала.
Как-то раз я показала ей фотографию статуи Христа работы Торвальдсена из копенгагенского Кафедрального собора. Этого оказалось достаточно, чтобы она прониклась пылкой любовью к Спасителю. Она умоляла меня рассказывать о Нем еще и еще и, внимая, краснела и вздыхала. Ее чрезвычайно озадачил Иуда — что это за человек, как такие вообще рождаются на свет? Лично она с радостью выцарапала бы ему глаза. Это была страсть, напоминавшая мне о ладане, курившемся у них дома: его делали из темного дерева, произрастающего в далеких горах, и он источал сладкий, странный для нашего обоняния аромат.
Я испросила у монахов-французов разрешение привезти моих мусульманок на экскурсию к ним в миссию. Разрешение было дано без промедления: монахи были рады любому интересному событию. Как-то днем мы приехали и торжественно вошли гуськом в прохладный чертог церкви. Молоденьким женщинам еще никогда не доводилось бывать в столь внушительном здании. Задирая вверх головы, они накрывали темя руками, защищаясь от возможного обрушения стен и потолка.
Церковь гордилась своими статуями, а девушки никогда не видели ничего подобного наяву — только на открытке. Главной гордостью французской миссии была большая статуя Святой Девы, раскрашенная белой и голубой краской, с лилией в руке; рядом с ней находилась статуя святого Иосифа с Младенцем на руках. Девушки замерли перед статуями, дружно вздохнув от красоты Марии. Им был уже знаком Иосиф, который вызывал у них одобрение своей верностью Деве и тем, как он ее оберегал; сейчас они бросали на него благодарные взгляды, так как он покорно нес на руках Младенца. Жена Фараха, которая скоро должна была родить, не отходила от Святого Семейства ни на шаг.