Из бездны — к небесам
Шрифт:
— Я так хочу как можно больше узнать о лошадях! — воскликнула Кистна, и неловкий момент миновал.
После обеда маркиз и Уоллингхем играли в пикет с большим азартом и на крупные суммы.
Кистна немного понаблюдала за ними, а потом стала рассматривать украшавшие гостиную предметы искусства и картины, подолгу вглядываясь в каждую из них.
Когда игра закончилась, маркиз встал из-за стола и подошел к девушке. Она рассматривала великолепную картину Пуссена, изображавшую грациозных нимф, которые резвились на лесной
— Вам нравится эта картина? — спросил Олчестер.
— Мне трудно… выразить словами… что я чувствую, — тихо и сосредоточенно проговорила Кистна.
Маркиз невольно заинтересовался.
— Попробуйте все-таки рассказать мне, что вы чувствуете, хоть вам и нелегко это.
Кистна помолчала, словно собираясь с мыслями.
— Когда мы жили в Индии, там в храмах было много странных статуй, которые шокировали англичан, и они жаловались моему отцу.
— И что делал ваш отец?
— Когда я спросила папу, что он намерен делать, он ответил, что попытается объяснить им, почему индусы поместили в храм эти эротические фигуры.
Девушка внимательно посмотрела на маркиза, словно проверяя, слушает ли он, и продолжала:
— Папа говорил, что каждый индийский резчик вкладывает свою творческую силу в создание своих рук, выражая этим свою веру.
Кистна замолчала и снова посмотрела на маркиза, на этот раз с мольбой:
— Не могу как следует объяснить, но, мне кажется, папа имел в виду, что каждый человек, который вкладывает душу в свое создание, подобен Богу и, по-своему, тоже является творцом.
— Я никогда не слышал подобной теории, — заметил маркиз.
— Вы спросили меня, что я чувствую, когда смотрю на эту картину, — продолжала Кистна. — Мне кажется, что Пуссен вложил в нее свою творческую силу, и это творение его души и сердца, а не только разума.
Маркиз взирал на девушку в безграничном изумлении.
Ему казалось невероятным, что эта девушка, о которой он все еще думал как о воспитаннице сиротского приюта, способна не только мыслить ясно и глубоко, но и легко выражать свои мысли, что порой самому маркизу казалось не таким уж простым.
— Все ли картины вызывают у вас то же чувство? — справившись с изумлением, спросил Олчестер.
— Я никогда прежде не видела картины, подобной этой, да и любой другой в этой комнате. Но в Индии очень много картин, и сама она так прекрасна!
— Вы говорите об Индии так, словно потеряли ее навсегда.
— Я потеряла счастье, которое знала там, — ответила Кистна. — И поскольку воспоминания о нем были единственным утешением для меня в последние три года, все прошлое до сих пор живо в моей памяти и кажется мне абсолютно реальным.
Маркиз понял, что только ее воображение и воспоминания о прошлом помогали ей спасаться от того кошмара, который окружал ее в приюте. Слова девушки заставили маркиза почувствовать себя
— Но теперь у вас есть прекрасное настоящее, и вы должны думать о нем и о будущем, потому что вы очень молоды. Главное — это то, что ждет нас впереди.
— Да… конечно, — согласилась Кистна. — Но только сегодня, здесь, вместе с вами, я впервые поняла, что у меня есть будущее. Раньше я думала только о том, что умру, как моя сестра, от холода и голода.
Кистна говорила спокойно, без всякого драматизма, но от этого ее слова казались особенно горькими.
Маркизу вдруг захотелось обнять ее за плечи, прижать к себе, заверить, что ей больше нечего бояться. Он так и сделал бы, будь она ребенком, но Кистна была молодой женщиной, которая, без сомнения, могла не правильно истолковать этот жест.
— Теперь у вас впереди прекрасное будущее, и я уверен, что оно принесет вам много волнующих впечатлений! — заметил маркиз.
Его тон, казалось, сразу разрушил те таинственные узы, которые на мгновение возникли между ним и девушкой, что стояла рядом.
Позже, уже лежа в постели, Кистна задумалась о маркизе и о том, как он говорил о ее будущем. Говорил, как будто точно знал, что произойдет с ней.
— Что может быть более волнующим, чем жить в этом доме и внезапно обрести такого замечательного опекуна?
И все же подсознательно она чувствовала, что все не так просто, что маркиз что-то задумал с момента их первой встречи.
Кистна вспомнила, как ее мама часто говорила отцу:
— Не правда ли, дорогой, здесь, в Индии есть что-то, что делает нас более чуткими… или, может быть, более восприимчивыми?
— Эти слова всегда были синонимами, — с улыбкой отвечал преподобный Джон Лавелл.
— Только не для меня, — заметила его жена. — Мне трудно объяснить, что именно я имею в виду, но временами я чувствую, что здесь я ближе к Миру Духа, миру, к которому принадлежим мы оба, чем к окружающему нас миру.
— Я думаю, это случается с каждым, кто приезжает в Индию, — ответил отец Кистны. — Вера людей усиливается от жары и жажды, в конце концов начинаешь ощущать, что она разлита повсюду вокруг.
— Я в этом уверена, — сказала миссис Лавелл. — Твоя вера и ты, мой дорогой, слиты в единое целое.
Они улыбались, глядя друг на друга через обеденный стол, и Кистне казалось, что она чувствует вокруг волны их любви друг к другу так же хорошо, как ее мать ощущает волны веры.
Оглядываясь назад, девушка понимала, что их дом, каким бы маленьким он ни был, всегда был наполнен любовью и счастьем, тем богатством, которое недоступно жадным.
— Мы были так счастливы, — в отчаянии всхлипывала Кистна, лежа на жесткой кровати в темноте приютской спальни. — О, мама и папа, как вы могли… умереть и оставить меня… совсем одну?