Из боя в бой
Шрифт:
Я израсходовал — или, точнее, бросил на ветер — около двадцати тысяч долларов.
Точная высота «Победы» — десять с половиной метров.
Во время «спектакля» Армандо Марокко и господин Монако в самом чистом пьяном стиле пели «О, соле мио».
Некоторые элементы фейерверка взлетали на высоту около двухсот двадцати метров. Была проделана большая работа, чтобы закамуфлировать сооружение, обмануть пожарников и обеспечить безопасность около восьми тысяч свидетелей — зрителей.
Последний пиротехнический элемент перестал функционировать в двадцать три часа двадцать минут. Огонь работники муниципалитета погасили около двух часов ночи.
Я похудел на четыре килограмма.
Я благодарю пять тысяч голубей с
Вот и все. Тут, как говорится, действительно нечего «ни прибавить, ни убавить». Помнится, когда Андре Мальро в 1959 году открывал Парижскую Бьеннале, он остановился перед «метамашнной» Тенгели, которая плевалась тушью и автоматически штамповала «абстрактные картины», — всего она изготовила тогда сорок тысяч таких «полотен». С горькой иронией Мальро сказал: «Ну вот, наконец-то абстрактное искусство завоевало свое место в истории…
Что бы теперь сказал он, глядя, как рядом с миланским собором горит и взрывается десятиметровая непристойная «скульптура» Тенгели?..
Еще один преуспевающий «классик» из школы «новых реалистов» — скульптор Сезар, тот самый, который так прославился десять с лишним лет тому назад, додумавшись выставлять как произведения искусства раздавленные мощным прессом автомобили. «Теперь Сезар — признанный метр, — писал 14 ноября 1971 года журнал «Экспресс». — Его имя — в энциклопедическом словаре «Малый Ларусс». Национальный центр внешней торговли обратился к нему с просьбой отправиться в Бразилию и выставить там свои раздавленные ювелирные украшения, которые он только что показал в Париже. Он — профессор Института изящных искусств».
Слава оставила неизменным этого человека. Он остался, каким и был, — этакий веселый бородач, выходец из бедняцкого квартала Марселя, где его когда-то приметил родственник — коммивояжер: мальчишка прилично рисовал, и он посоветовал родителям отдать его в школу.
Время было трудное, военное, потом послевоенное. Учился Сезар с грехом пополам, к тому же его учеба не очень интересовала — больше привлекала физическая работа. В Школе изящных искусств он числился до
1955 года — слыл «вечным студентом». «Это давало мне талоны на питание и одежду», — вспоминает Сезар нынче. Где-то в глубине, под внешне грубой оболочкой безразличия и незаинтересованности, у этого человека теплится уцелевший с детства огонек живой заинтересованности в искусстве. Сезар отдает себе отчет, что пресловутые «новые реалисты», пользующиеся такой популярностью на рынке, в том числе и его собственные экстравагантные поделки вроде давленых автомобилей, не имеют ничего общего с настоящим творчеством. Но годы идут, с годами прибавляется славы и денег, убавляется сил, и в душе остается горькая неудовлетворенность, которую художник маскирует наигранным цинизмом.
Отвечая на вопрос корреспондента «Экспресс», какое впечатление производит на него обретенная им слава, Сезар заявил в ноябре 1971 года:
— Если я хочу известности, то лишь потому, что когда ты известен, твои штучки продаются. Когда я был весь в дерьме и меня не знали, обо мне говорили: вот несчастный идиот, неудачник. Когда я начал зарабатывать на жизнь — а это нелегко, — меня называют мерзавцем, ничтожеством и продажной девкой капиталистического общества. И еще говорят, что я занимаюсь клоунадой…
Клоунада или не клоунада, но даже сам Сезар не в состоянии отрицать, что то, что он делает, не имеет никакого отношения к скульптуре, хотя его и называют скульптором. Вначале его привлекала электросварка, потом он начал использовать пресс, под которым хрустели стальные жилы автомобилей.
— Мне ставили классический вопрос, — говорит он, — «Но что же тут от вашего творчества?» И я на эго всегда отвечал: «Ничего!» Просто я был человеком с известным прошлым^ человеком, обладавшим определенными навыками физического труда, и мне хотелось сделать что-то новое. Кое-кто писал, что я ищу скандальной славы. Другим мои «сжатия» нравились, они находили их экстраординарными. Говорили, что это жест вызова, борьба за освобождение. Сейчас, по — моему, все вошло в норму. Два года тому назад в Автомобильном салоне фирма «Фольксваген» сама выставила раздавленный автомобиль…
— Все же вы вызвали в Ницце некоторое волнение, когда раздавили под прессом совершенно новый мотоцикл, — осторожно напомнил журналист.
— Да, это был новенький мотоцикл «Хонда» — по моей просьбе его приобрел мой друг — коллекционер. Об этом написали в газетах, и кое-кто взволновался. Конечно, такое «сжатие» может вызвать социальные проблемы: есть молодые люди, которые с трудом скапливают деньги, чтобы приобрести мотоцикл. Я тоже мечтал об этом когда-то. Но когда я давил мою «Хонду», я обо всем этом уже не думал. Просто раньше я давил старые мотоциклы, а теперь мне захотелось расплющить новую машину! И вот из-под пресса вышел блок, не похожий на другие, — в нем были новенькие камеры, шины, седло. Правда, от этого он не стал ни красивее, ни уродливее других. Но это уже не был блок обычного металлолома, а именно это отличие меня и интересовало…
В ателье, где я расправился с «Хондой», — продолжал Сезар, — были молодые рабочие, и кажется, двое — трое из них глядели на меня агрессивно, но я был в горячке действий и не обратил на них внимания. Если бы я при этом думал: «Этот мотоцикл стоит столько-то; чтобы его создать, требовалось столько-то часов труда рабочих, инженеров, химиков; что еще ранее потребовалось трн-
дцать — шестьдесят лет предварительных исследований, не считая всех необходимых опытов», — вы представ-ляете себе, куда бы все это меня завело?..
Как и другие деятели школы «новых реалистов», Сезар любит менять характер своей работы, боясь, видимо, наскучить зрителю: нельзя же без конца заниматься одним и тем же, превращая машины в блоки металлолома! И вот в 1965 году Сезар вызвал новую сенсацию: он решил, что можно делать чудеса, используя для увеличения предметов пантограф.
Печать посвятила множество панегириков знаменитой ныне скульптуре «Большой палец Сезара». А и было дела всего-то на грош: с помощью пантографа — машины для изготовления увеличенных в несколько раз точных копий предметов — был воспроизведен с абсолютной натуралистической четкостью большой палец скульптора высотой в два метра. Эта «скульптура», размноженная немалым тиражом и исполненная в различных материалах — в посеребренной стали, пластмассе, мягком пластике, была показана на многих выставках.
Тем же методом было получено гигантское увеличение кулака художника. За ним последовало такое же натуралистическое увеличение женской груди высотой в два и диаметром в пять метров — сейчас она красуется как памятник у входа на одно из французских предприятий, занятых производством косметики.
В 1967 году Сезар перешел от «сжатий» к «расширениям» — он раздувал из полиуретана фантастические фигуры. Это называлось «эфемерные формы». А еще четыре года спустя он вернулся к технике «сжатия», но на сей раз Сезар избрал бесконечно более деликатное «сырье»: теперь он начал давить уже не автомобили и мотоциклы — старые или новые, — а… драгоценности из золота, серебра и бриллианта. Да, драгоценности, на изготовление которых ювелирами были затрачены годы кропотливого труда. Естественно, такое решение художника вызвало огромный шум. И что же вы думаете? Гипноз погони за новизной и на этот раз оказался столь сильным, что у Сезара нет отбоя от клиентов! Каждому буржуа, который хочет «идти в ногу с веком», не терпится, чтобы его жена надела не просто драгоценности из самого модного дома с Рю-де — ла — Пэ или пляс Вандом, а то, что осталось от этих драгоценностей после того, как на них обрушил свой пресс великий Сезар!..