Из цикла "Мельком"
Шрифт:
Как-то зимой, рано утром, явился ко мне в Петербург один из таких поэтов, разузнав предварительно мой адрес в деревне. Это был крестьянин лет тридцати двух — тридцати пяти, одетый по-приказчичьи, с мелкими завитками белокурых волос на голове и в бороде, человек нервный, сиявший каким-то внутренним возбуждением, и с первых же слов знакомства немедленно приступил к чтению своих стихов. Он читал их быстро, что называется, бормотал, тискал одно слово в другое, так что я не раз просил его говорить пореже. Было чрезвычайно необыкновенно видеть этого мужика, который, в семь часов утра, читает мне поэму собственного сочинения о своей жизни.
Он женился молодым мальчиком на красавице и жил с ней по-крестьянски года два. В это время один барин какого-то разорявшегося и угасавшего рода влюбился в сестру своего бывшего
— Вот уж четвертый день живем, слава богу! И даже вот какая стала: я ей все стихи сказываю, а она говорит: "что ты, говорит, про божественное чего-нибудь мне не скажешь?" Вот какая стала!
И, немножечко помолчав, прибавил:
— Ну, и состояние действительно имеет!
Зашла речь о любовнице барина, куда она девалась?
— А замуж вышла, как барин-то всего решился.
— Да разве ничего, что она "такая" была?
— Так ведь лучше с "состоянием" взять, чем без состояния.
Какие-то тлетворные влияния, очевидно, попортили его простые взгляды на жизнь. И точно, в промежуток тринадцати лет разлуки с женой он не все жил в деревне; один раз занялся на сыроваренном заводе, но когда завел это дело в своем хозяйстве, то отец избил его в пьяном виде и по совету завистников выгодному делу — соседей. Потом он ушел в контору к какому-то купцу и жил там в большом приволье. О купце этом он написал целое хвалебное стихотворение, которое также ставит в тупик всякого здравомыслящего человека Купец этот был так называемого "рыковского" типа, расширял, улучшал и оживлял местность, а потом оказался на "скамье". И этого маленького Рыкова превознес народный поэт.
— Не он один виноват! Однако всё на одного себя принял, никого не выдал! Дал людям округ себя нажиться.
–
Вот его взгляды на старые и новые времена: Прежде плохо деды жили Тем, что барину служили, А теперь пришла свобода — Ходим в школу по три года. И из наших молодцов Много стало мастеров: Кто котельщик, кто столяр, Кто сапожник, кто маляр, Или шорник, иль печник, Иль косульный уставщик, Тот извозчик, иль подрядчик, Тот приказчик, иль нарядчик.–
Вот как стало хорошо! А вот небольшой стишок, уже без всяких "предвзятых идей":
Цвет лазоревый люблю, — В свете нет его милей! Я подруженьке срублю Нову горенку теплей. Сад зеленый рассажу, Весь березками уставлю. С милой рядом посижу, А немилых — всех оставлю!..–
Ну как, читатель? Погодите, то ли еще будет!
В народной жизни, как и в жизни "общества", переживается, несомненно, время "переходное". Все "новости" современной деревни, перечисленные поэтом ("прежде плохо деды жили"),дают возможность понять, почему деревня не может еще, как говорится, собраться "с умом", окрепнуть в определенных взглядах на собственное существование и судить, во имя их, обо всем окружающем. Поколеблена поэтому же и творческая мысль народа, но что она живет непрестанно, в этом не может быть никакого сомнения.
Не из чего собрать и сложить народу песню, но сочинить "стишок", откликнуться на разнообразнейшие явления обыденной жизни, этого даже и "утерпеть" нельзя народу. И вот он сочинил так называемую "частушку", то есть "куплет" (слово в слово), и этими "частушками" откликается на каждую малость жизни. Три тетрадки этих "частушек", находящихся в моих руках, всего около 200 NoNo, все записаны в деревнях, [24] находящихся в весьма недалеком друг от друга расстоянии, и в каждой из этих тетрадей встречается не более трех или четырех повторений одной и той же "частушки", и то непременно с какою-нибудь местною особенностью.
24
Новгородской губ.
Но 200 NoNo "частушек" положительно капля в море в том несметном количестве произведений народного сочинительства в этом роде, которое неведомым путем создается неведомыми поэтами чуть не каждый божий день и непременно в каждой деревне. Собрав эти "частушки" с такою же тщательностью, как собираются статистические сведения о всяких мелких подробностях хозяйства в крестьянском дворе, и разработав их соответственно тем сторонам народной жизни, которых они касаются, мы имели бы точное представление о нравственной жизни народа. Ничего подобного читатель не найдет в этой заметке, но все-таки он почувствует свежесть и молодость народной души.
Некоторые из "частушек" носят совершенно определенный характер женского и мужского "сочинения", например:
Неужели ты завянешь, Аленький цветок? Неужели не вспомянешь, Миленький дружок?–
Это женская "частушка". Та же "частушка" сказывается мужчиной так:
Неужели ты завянешь, Травушка шелковая? Неужели не вспомянешь, Дарья бестолковая?.. Или — мужская также "частушка": Ай да, ай да! Моя милка молода! Молода годочком, Глупая умочком. Молода, нестарая, Самоварчик ставила..–
Нечто "мужиковатое" видно иной раз и в любовной "частушке" мужского сочинения:
Где ты, милая, хорошая, Лазоревый цветок? За тебя, моя пригожая, Подрались мы разок…–
В женских "частушках" таких неуклюжих напоминаний о любви нет. Но о мести из-за любви и женская "частушка" также не церемонится в выражениях:
Кабы знала негодяя, Не любила бы его, — Посеред синева моря Затопила бы его!