Из дневников (Извлечения)
Шрифт:
Теперь изучаю историю искусства (по Байе)*. И никак невозможно заняться только этой книгой. Вот Сакулин в лекциях, а товарищи - в беседах называют новые книги: Жирмунского* "Композиция лирических стихотворений" и Шкловского* "Развертывание сюжета".
Как же их не прочесть, как не ознакомиться, хоть слегка, с тем, что занимает сейчас нашу литературную братию... Читаю... Откладываю на время Байе. Вячеслав Павлыч (Полонский) передает мне для отзыва в "Печать и революцию" Васильченко "Две сестры" и 3 номера полтавского сборника "Радуга"...
Приходится, ввиду
Так в Жирмунского и Шкловского вклинивается новая работа - так же, как оба они вклинивались в Байе...
...Закончены рецензии, прочитаны Жирмунский и Шкловский - и я снова возвращаюсь к своим планомерным занятиям по истории искусства.
Это, так сказать, основная, стержневая, постоянная и систематическая работа. Она идет, как широкая река - спокойно, выдержанно, законно. А неспокойно, случайно и как бы беззаконно пристают к этой работе другие неожиданные, откуда-то выскакивающие сами собою, но так же серьезные, нужные, необходимые. И я совсем не считаю методологическим промахом такой порядок вещей. Наоборот - его-то и следует приветствовать: он никогда не позволит сорваться с боевого злободневного поста и покрыться плесенью старины...
Читаю, разумеется, все новые журналы, газеты. Но газеты читаю быстро, выхватывая важнейшее, о многом узнавая лишь по заголовкам. Прочитываю с начала до конца лишь художественные очерки, отдел "Искусство и жизнь", заметки, трибунальные процессы...
КАК Я ПИШУ
Помню, это было, кажется, в Самаре, в 19-м году, я каждый вечер, прежде чем ложиться спать, писал по стихотворению; хорошо ли, плохо ли они выходили (скорее плохо, чем хорошо) - во всяком случае, писал. Так продолжалось несколько недель. Конечно, были дни, когда не писал, но были дни, когда писал сразу по 3 - 4.
Затем остыл. И не писал долго. Не знаю даже, не помню - писал ли вообще.
Тогда, в Самаре, словно угар какой-нибудь охватил, шквал наскочил: все мое существо просило, требовало стиха. А потом нет. Чем объяснить - не знаю. Но такое время было.
Здесь, в Москве, как только приехал - много писал публицистических статей и в московские органы и в Иваново-Вознесенск. Здесь корни дела совершенно очевидны - тут ни секретного, ни непонятного ничего нет: голодал, надо было зарабатывать и отчасти (только отчасти!) подталкивало честолюбивое желание видеть свое имя под статьями.
Шло время. От публицистических статей поотстал (сердце к ним у меня не лежало никогда: на фронте писал по необходимости, здесь по нужде!), внимание свое начал сосредоточивать на художественном творчестве: обработал дважды "Красный десант", написал вчерне (совершенно неудачную) "Веру", набросал и продумал портреты героев "Дымогара"... Как будто работа кипела; она меня захватила; все время только про нее и думал. Шел по улице, и голова все время занята была то вопросами композиционными и техническими, то обдумыванием психологических положений и эволюционных процессов - да мало ли чем занята голова, когда пишешь или собираешься писать художественное произведение.
А как обострилась наблюдательность: свалится с крыши ком снега - и я сейчас же с чем-нибудь ассоциирую это явление; кричат торговки на Арбате и я жадно вслушиваюсь в их крик, ловлю все интересное, запоминаю, а домой приду - записываю; советуюсь с Кузьмой, советуюсь с другими, кто понимает; хожу в "Кузницу"*, посещаю лекции в Политехническом... Словом, живу интенсивнейшей художественной жизнью...
И вдруг... Вот уж целый месяц, как я ничего не пишу, никуда не хожу, никого не слушаю, ни с кем ни о чем не советуюсь, ни о чем не думаю.
Читать - читаю, а творить - нисколечко... Можно даже сказать, что опустился; за чаем просиживаю по 3 - 4 часа; придет кто-нибудь из товарищей - беседую с ним до естественного ухода, не тороплю его, не выгоняю по-дружески, не тороплюсь сам идти работать...
Покуриваю, полеживаю, слегка мечтаю... Болезни нет никакой, а как будто чем-то и нездоров. Сам не знаю, что такое. Апатии, лени тоже нет: зачитываюсь ведь сплошь и рядом до 4 - 5 часов утра. В неделю-две напишу небольшую статейку, заметку какую-нибудь, рецензию... А больше все оставил. Рассказов совершенно не пишу, а материалу много.
И он все копится, не сам, конечно, копится, а коплю: вырезаю из газет, записываю, кое о чем изредка иных выспрашиваю...
Чувствую себя так - как будто чем-то начиняюсь и заряжаюсь, сам того не зная и чуть подозревая... Внутри происходит нечто совершенно неведомое, само по себе, непроизвольно. Совершается работа, которую не в силах не только превозмочь, но даже понять, определить, уловить как следует...
Пишу мало, очень мало, почти ничего. А пишу все ж таки, вот как:
Набрасываю схему, строю скелет, чуть-чуть облекаю его живой плотью... Бреду ощупью, кое на что натыкаюсь, кое-что спаиваю, продумав заранее... Черновая работа. И все готово начерно. А когда черновик готов в деталях начинаю отрабатывать начистую. Но, скажу откровенно, процесса обработки не люблю, проводить его не умею, не выдерживаю всей его утомительности...
Творить легко, а вот писать - трудно.
24 м а р т а
МОЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ РАБОТА
Поглощен. Хожу, лежу, сижу, а мысли все одни: о Чапаеве. Крепко думал и долго думал над большой работой из эпохи 905 - 8 годов, где должна фигурировать также Бекетова гора* - словом, все славные места иваново-вознесенского рабочего движения тех далеких времен. Тут уперся я в недостаток фактического материала. Поеду соберу*. Буду готовить исподволь, а когда приготовлю, тогда будет можно начинать. Итак, эта большая работа, поглощающая мое внимание последний месяц-полтора, отходит пока на второе место.
На первое место выступил Чапаев - тут материала много, и в первую очередь материал, хранящийся в моих дневниках. Его очень, даже очень много. Кое-что останется неиспользованным. Кроме того, копаюсь в архиве Красной Армии, некоторые книги принес Кутяков (главным образом, географического и этнографического характера - касательно Уральских степей и Самарской губернии), послал кому надо письма в Самарскую губернию в Заволжский ПУОКР, пороюсь в архиве ПУРа - словом, постараюсь сделать все возможное к тому, чтобы действие разворачивалось на фоне конкретной обстановки, вполне соответствующей действительности. Разумеется, это будет не копировка, однако же Колчака при отступлении я не поведу горами, начиная от Кинеля, и не поведу его через Уфу, Белебей, Бугуруслан - а в противоположном направлении.