Из дома
Шрифт:
— У этих Юуонеколан Катри и Танельян Хелены всегда слезы наготове, горя-то никакого — подумаешь, испугались.
* * *
Повара дали нам керосин. Картошку чистили по вечерам, собравшись всей семьей у громадного котла с водой, куда мы бросали картофелины. Окна надо было завесить одеялами; патруль ходил по деревне, и, если получалась щель, он начинал бросать комки снега в окна или входил в дом, показывал, где щель. Я и Арво ложились теперь спать вместе со взрослыми. Бабушка велела нам перед сном прочитать «Отче наш» и еще она сказала, чтобы мы молились за маму, она опять повторила,
ТРУДНОВОСПИТУЕМАЯ
Тети решили подготовить к Новому году концерт и позвать родителей на елку. С моей учительницей Ольгой Купри мы разучили несколько хороводов. С тетями на уроках пения мы подготовили финские песни. Я должна была выучить и прочесть стихотворение. Елку решили устроить не в школе, а в казарме, там был большой зал. Немцы отремонтировали и вставили стекла в здание казармы. Они устраивали там концерты и богослужения. Та часть, которая отремонтировала казарму, ушла на фронт, а новая еще не пришла.
В зале была построена сцена, рядами стояли длинные скамейки, в двух углах около сцены были поставлены круглые печки, которые мы натопили, помыли полы и устроили репетицию.
Перед каникулами на последнем уроке физкультуры у меня получилась неприятность. Я стояла на горке и собиралась скатиться. Большой Антти снизу крикнул:
— Слабо спрыгнуть с трамплина?!
Кто-то внизу громко захохотал. Ко мне подбежала Ольга, схватила за лыжную палку и закричала:
— Я запрещаю!
Но я уже не могла остановиться. Лыжи стукнулись о землю, я удержалась на ногах и с разгону въехала на другой, низкий, берег речки. Ребята там, на высоком берегу, кричали, махали руками.
Я поднялась обратно на горку, у моей учительницы было сердитое лицо. Она схватила меня за руку.
— Я скажу тетям.
Я вырвалась и крикнула:
— Ну и жалуйтесь! — и снова спрыгнула с трамплина.
Вечером обе тети сидели в другой половине дома и тихо разговаривали. Я почувствовала, что они там решают, как наказать меня.
Я приоткрыла дверь, старшая тетя ледяным голосом проговорила:
— Выйди, мы позовем тебя.
В таких случаях она обычно сидела прямо на стуле, кончик носка ее ноги шевелился, как конец хвоста только что убитой змеи.
У младшей тети выступили на лице красные пятна. Они, наверное, уже решили, как меня наказать, позвали они меня почти сразу же.
Я вошла и села под столик швейной машины и начала качаться на ножке — это, видимо, совсем рассердило теть, они начали кричать, чтобы я перестала качаться и вообще, чтобы я вылезла из-под столика. Качаться я и так уже перестала, а вылезти из-под машины не могла. Тогда старшая тетя приказала младшей:
— Вытащи ты ее оттуда.
Старшая всегда в таких случаях приказывала, но младшая не двинулась с места, тогда она наклонилась ко мне:
— Мирья, я обменяла в Сусанине на картошку тебе финские сани и хотела их подарить тебе на день рождения, но теперь я передумала и подарю их Арво. А я взяла и ляпнула:
— Я тоже передумала и не пойду на елку, не буду выступать. Тети долго молчали, у старшей чуть быстрее задвигался носок, младшая еще больше покраснела и, растягивая слова, проговорила:
— Ты сама себя наказываешь.
В утро праздника бабушка уговаривала меня не быть такой упрямой, я ответила ей, что тети упрямее. Бабушка молча заплела мне косички, привязала на кончики два тряпочных бантика, принесла мое пальто и сказала, чтобы я сейчас же пошла на праздник, что же будут думать родители других детей об учителях, если они не справляются со своим ребенком. Я обещала пойти, но не выступать.
Я вошла в зал и хотела сесть так, чтобы меня никто не заметил, но тут же ко мне подсела моя учительница и сказала:
— Ты же умная девочка и понимаешь, что ты не права, почему ты еще сердишься, идем скорее на сцену.
Но я начала отказываться хотелось плакать. Нас увидела старшая тетя, я выдернула руку из Ольгиной руки. Тетя отозвала ее, а я пересела поближе к печке, взяла кочергу и начала колотить ею по головешкам. Потом я снова села на скамейку, но ко мне подсела какая-то ковшовская женщина, она тоже начала спрашивать, почему я не выступаю, я пожала плечами и сказала: «Так». Она, наверное, не знала, что сказать, и замолчала. Домой я прибежала первая. Бабушка чистила картошку на ужин. Я подсела к ней и тоже начала чистить картошку. Весь вечер никто со мной не разговаривал, я и сама не хотела говорить, но мне было очень плохо. Когда я с бабушкой легла спать, она погладила меня по голове и проговорила:
— Почему же ты такая упрямая?
Я заплакала. Бабушка начала уговаривать меня завтра попросить прощения у теть. Я перестала плакать и сказала:
— Я же говорила тебе, что они упрямее меня.
Бабушка отвернулась к стенке. Я слышала, как она просила Бога смягчить мой характер. Я обняла ее и заснула.
Вдруг раздалось страшное громыхание, казалось, телега с бидонами едет по булыжнику. Дом сильно качнулся, где-то близко раздался взрыв, потом опять засвистело, загромыхало, и опять взрыв. Дядя Антти вышел на улицу, а вернувшись, сообщил, что четыре бомбы упали за ригами, никого не убило.
Утром, как только рассвело, все пошли посмотреть на воронки. Было морозно, с ковшовской стороны край неба был ярко-оранжевым, а у нашего леса в побелевшем небе еще чуть-чуть виднелись звезды. Глубокие черные воронки от бомб на сверкающем белом снегу казались большими рваными ранами. Земля была далеко разбрызгана. Все повторяли: «Хорошо, что не попал в дома» и еще говорили, что надо обязательно всем завешивать окна не только, когда стоят немцы в деревне и заставляют маскироваться, а всем необходимо делать это каждый вечер.
Казалось, что тетя с Ройне куда-то собираются, но мне никто ничего не говорил, это все потому, что я девчонка, а тетя и Ройне считают всех девочек слишком любопытными и сплетницами. Но я все равно увидела, что в один мешок бабушка положила несколько маленьких круглых хлебов, а днем они набрали в подвале два мешка картошки и оставили их в коридор. Когда мы сели обедать, бабушка, как всегда, выкатила на катке ухватом большой черный чугун щей и вынула глиняный горшок румяной испекшейся картошки. Арво спросил у нее: