Из глубин
Шрифт:
Началось с того, что захворал наш, скажем так, слуга Создателя. О, ничего серьезного, хотя этот Эразм заметно старше меня. Праздность и отсутствие волевых и умственных усилий способствуют укреплению здоровья, и все, что грозит подобным господам, это дурные болезни и расстройства желудка, последнее и произошло. Аспид слег с грелкой и был вынужден отказаться от вечернего обжорства с возлияниями, что возымело результат, сразу и смешной, и докучливый. Меня посетил постоянный собутыльник занемогшего клирика, горластый, тучный пучеглазый солдафон. Он преподает фехтование, однако обществу себе подобных предпочитает общество отца Эразма. Насколько я успел понять, двое оставшихся фехтовальщиков, гимнаст и берейтор Арнольда Арамону в свой круг не допускают, хотя, возможно, он сам туда не слишком рвется, всего же вероятней сочетание первого и второго.
Лаикского клирика
Я подал столовые приборы и стаканы, незваный гость тут же разлил принесенное им вино, с громким хохотом выпил за мое здоровье и принялся рассуждать. Я слушал бесконечный монолог, прикидывая, как втиснуть нехитрые мысли этого животного в двенадцать, в крайнем случае, шестнадцать строк. Это явление с корзиной в келью к философу, эта снедь среди книг и рукописей и тинта рядом с чернилами в пьесе будут бесподобны, но ментора я заменю бароном. Тупым, самодовольным, разглагольствующим о своих былых подвигах, нынешних связях и поисках жениха для дочери. Мне даже стало жаль, что, узнав цену Ортанс, я разорвал план «Небесной Гортензии», который вынашивал два года.
История девицы, оставившей богатого и знатного суженого ради безродного гения, невероятней всех россказней о закатных тварях, но как можно было бы показать противостояние животного и разумного! Знатный жених, врывающийся к сопернику, чтобы предложить ему отступного, был бы великолепен, но… но Ортанс оказалась достойна не трагедии, а криков попугая.
Я сожалел о несбывшемся замысле и слушал, иногда кивая и отпивая из своего стакана. Вино оказалось слишком сладким, чтобы получать от него удовольствие, но оливки и копченая утка были неплохи. Арамона пожелал услышать мое мнение об угощении, и я выразил ожидаемое восхищение, даже не слишком покривил душой, заодно пожелав скорейшего выздоровления отцу Эразму. В ответ гость сообщил мне, что я тоже умный, но слишком уж тихий и незаметный, в его устах это, несомненно, было комплиментом. Затем я узнал, что у Арамоны есть сын, который уже умеет читать и хочет воевать. Как было в ответ не поднять стакан и не пожелать Арамоне-младшему со временем достичь тех же высот, что и отец? О сарказме и иронии господин фехтовальщик явно не слышал и принял мои пожелания благосклонно, чтобы не сказать величественно, дозволив обращаться к нему, если у меня возникнут затруднения.
Затруднений, в которых мне могло бы помочь подобное животное, у меня не имелось, но Арамона ждал ответа, и я поинтересовался его мнением о наших головастиках вообще и племяннике Дорака в частности. Ответ, признаться, меня порадовал, поскольку унар Анри по фехтовальной части изрядно уступает, самое малое, четверым. Первым идет тоже довольно-таки неприятный красавчик, хотя Арамона, по его словам, учивал куда лучших бойцов, в перечисление коих и углубился. Он сыпал именами герцогов и графов, которые, став маршалами и генералами, ни за что не забудут столь выдающегося мастера клинка и протянут руку его пучеглазому сынку. В конце концов у оратора начал заплетаться язык, а бутылка показала дно, что меня и спасло. Арамона осушил последний стакан, заверил меня в своем уважении и пообещал составить мне протекцию не то у особо любезных его сердцу Савиньяков, не то у Ноймариненов, после чего убрался, оставив гору костей и достойный трактира запах.
20-й день месяца Осенних Молний 390 года круга Скал
Утром я поднялся с больной головой, должно быть, именно поэтому расшумевшиеся головастики казались мне особенно несносными. Урок тянулся, как тянется бездарная книга, а когда, наконец, закончился, мной завладел позабывший и думать о вчерашней хвори аспид. Он уже знал о моем ночном госте, что могло означать как то, что он Арамону ко мне и подослал, так и то, что его осведомители не дремлют. Что ж, я не сказал ничего, что могло быть истолковано против меня; по правде говоря, я вообще ничего не сказал. На вопрос Эразма, не утомил ли меня визитер, я ответил улыбкой,
Незначительное, казалось бы, событие, но из колеи оно меня выбило, и вместо того чтобы заняться, наконец, своей работой, я отправился на урок рисования, благо менторам это не только не запрещено, но и поощряется. Мои мысли вращались вокруг очередного мерзавца с титулом, прижившего вне брака дочь, но этот Креденьи хотя бы позаботился в меру сил о ее будущем и не скрывал своего отцовства. Моего загадочного родителя хватило лишь на то, чтобы откупиться, причем вряд ли подобная трата для него что-то значила. Неведомый Креденьи проявил бо`льшую щедрость, поскольку купил дочери хоть и скверного, но дворянина. Мой пожелавший остаться неизвестным отец удовлетворился мещанами, если, конечно, это был выбор его, а не обесчещенной им отчаявшейся женщины. Слабый пол падок на смазливых титулованных мерзавцев и верит любым посулам, а ведь еще есть и шантаж, и прямое насилие. Мне неизвестно о моем происхождении ничего, поэтому я вправе подозревать всех, кроме разве что кэналлийцев и бергеров, ибо первые смуглы и черноволосы, а вторые белобрысы и звероподобны.
Логика и зеркало подсказывают, что я сын кого-то из уроженцев Эпинэ, хотя столицу и Кольцо Эрнани исключать тоже не приходится. У меня на плече и груди довольно приметная россыпь родинок, слегка напоминающая созвездие Охотничьего Рога, как его изображают в астрологических трактатах. На уроках рисования унары по очереди позируют почти обнаженными, при условии определенного везения я смогу обнаружить своего сводного брата, племянника, а то и дядюшку. Конечно, если мне достанет терпения. Сегодня мне не повезло – на возвышении в совершенно нелепой позе восседал унар Арнульф, здоровенный и на редкость тупой даже по бергерским меркам горец. Ортанс пришла бы от столь дивного зрелища в восторг, а мне стало противно, к тому же меня ожидали прерванные визитом Арамоны занятия. Просидев около четверти часа, я ушел, но работать так и не смог. Дидериховы бастарды думают если не о любви, то о мести, но они знают, кому мстить, я – нет.
1-й день месяца Зимних Скал 391 года круга Скал
Прошлой ночью мне пришлось принять участие в праздничном застолье, которое устроил Дюваль. Всех, от ментора до последнего слуги, согнали в упорно отдающий монастырем столовый зал, где мы чудом не отдавили друг другу ноги и не расквасили носы, поскольку все огни были погашены. Зато потом под радостные унарские вопли зажгли и подняли люстру, видимо, призванную изобразить грядущие радости и торжество света над тьмой. Когда юность оторала, умудренность в лице Дюваля произнесла речь, собравшую, кажется, все банальности от призыва быть хорошими унарами до уверенности в грядущей победе Талига над всеми мыслимыми и немыслимыми врагами. Хорошие унары в ответ с удовольствием еще раз заорали и услышали потрясающую новость о том, что через два месяца их каждую неделю станут отпускать в столицу. Затем один за другим принялись вставать менторы, в меру своих способностей повторяя на разные лады все то же – учеба и Талиг, Талиг и учеба, мы всех победим, победим мы всех, всех победим мы…
Громогласней всех оказался Арамона, а короче и при этом подобострастней – берейтор, выразивший полное согласие с господином капитаном. Я, как и положено представителю описательных наук в Талиге, был последним. Обличать собравшихся подобно герою Дидериха, оказавшемуся на пиру глупцов и подлецов, я не стал, поскольку это не имело ни малейшего смысла. Но и повторять, пусть и кратко, верноподданный бред я не мог и по некоему наитию прочел финальные строки оды «К свету». У этого стихотворения не менее пяти смыслов, но лаикским обитателям хватило и первого. Мысль, что дневной свет лучше ночной тьмы, встретила полное понимание.