Шрифт:
* * *
Денисов нашел, наконец, что искал. Впереди начиналась окраинная часть еврейского кладбища. Могильники со значками, напоминавшими иероглифы, шестиконечные звезды.
— Рядом с воротами, десять-пятнадцать метров в сторону… — Администратор, к которому он обратился в самом начале, коснулся старшего опера настороженным, в то же время посторонним взглядом. — Сейчас идите прямо. Там увидите.
Он ни о чем не спросил. Сам факт, что Денисов обратился со своим вопросом в контору кладбища,
Денисов повернул вдоль забора.
Одинаково тенистые аллеи расходились веером. Он двинулся по правой тропинке, последовав высокой мудрости древних, давших ориентир даже в таком, казалось бы, безнадежном, основанном на чистой интуиции действе, как выбор дорог:
«Если не знаешь, куда повернуть, — сворачивай всегда вправо…» Отсюда расхожее «пойти налево», — идти куда не следует.
Денисов прошел мимо молельни — маленького закрытого на замок домика с неуклюжим навесом, — свернул к могилам.
У молельни стояли люди. Двое мужчин — неопределенного возраста, бородатые, похожие друг на друга — в мятых костюмах и картузах, глянули из-под навеса в его сторону -добровольные, не на службе у общины, служители культа, оказывающие мелкие услуги верующим.
До Денисова долетело несколько слов на чужом языке.
Он прошел дальше. Евреи продолжали разговаривать. Может, слова их относились к этому лету — только начавшемуся, на редкость жаркому, с не прекращающейся даже к вечеру духотой. Денисов дошел до некрашеных ворот, о которых говорили в конторе. Они оказались раскрытыми. Дорогу за оградой ремонтировали. Над пустырем впереди виднелись черные геометрические треугольники опор высоковольтных линий.
По периметру забора тянулись рыжие высоченные ели. Земля тут была разворочена.
«Неухоженность мертвых, — подумал Денисов, — при неухоженной жизни живых…»
День полон был тяжелого предгрозового зноя, резкого запаха прелых трав. Самое пекло.
Присмотревшись, между деревьями можно было заметить людей. Мужчины сплошь щеголяли в головных уборах -беретах, вязаных шапочках; они что-то поправляли, красили, женщины подносили воду в пузатых целлофановых мешочках.
За гранитной пирамидой Денисов увидел номер участка. Женщина была похоронена где-то здесь. Денисов прошел в глубь ряда, внимательно присмотрелся к окрестным захоронениям.
«Вот она!»
На черной невысокой плите, соединенной с полуразвалившимся барьерчиком из керамзита, было выбито:
«СУСАННА МАРГУЛИС»
И даты.
В год смерти женщине исполнилось семьдесят восемь лет.
«Сейчас было бы уже восемьдесят три года…»
Денисов вытер платком лицо. Только что прошел короткий, едва смочивший траву горячий июньский дождик. Прохлады он не добавил. Крохотная тучка лишь на минуту, и то краем, прикрыла солнце.
Он внимательно оглядел могилу. Следов рук, заботившихся о цветнике, заметно не было. Сухая, не знавшая удобрения пыль.
«Приходил ли сюда вообще хоть один человек после ее похорон?»
Он рукой взрыхлил почву, пропустил между пальцами. Шедшая мимо семья — женщины в платках, мужчина в атласной шапочке — удивленно взглянули в его сторону.
На вид земля была такой, словно в ней никогда ничего не росло. Мелкие комочки стекли с ладони легкой струйкой. Денисов взял горсть с другого места, земля снова стекла с руки. Внезапно он почувствовал что-то плотное.
В ладони осталась круглая, непроросшая луковица тюльпана.
«Выходит, кто-то вспоминал! Сделал даже попытку украсить могилу…»
Из набежавшей тучки снова начался дождь — прозрачный, при свете солнца, поначалу показавшийся небольшим, однако сразу же яростно усилившийся.
Мгновенно наступили сумерки.
Денисов повернул к главной аллее. Бородатых, в фуражках, служителей культа у молельни уже не было, зато само помещение было открыто. Несколько человек из-под деревьев устремились внутрь, там готовились отпевать покойного. Денисов сунулся вместе со всеми, на него взглянули странно. Старик со слезящимся глазом, в черной атласной шапочке, спросил:
— Картуза нет на голову? Или фуражки? — Вокруг все были в головных уборах. — Можно накинуть хотя бы носовой платок… Такой порядок!
Денисов достал платок, покрыл голову.
Покойный, зашитый в белый саван, лежал на возвышении в середине молельни. Черноглазый с красными губами священнослужитель, ровесник Денисова, начал молиться над покойным, что-то сказал, обращаясь к присутствующим. Его не поняли.
Тот же — со слезящимся глазом — старик перевел.
— Делайте пожертвования. Сколько кто может.
Дождь уже хлестал вовсю, удары с неожиданной силой застучали по крыше.
Люди поглядывали на низкий потолок, доставали деньги. Денисов раскошелился наравне со всеми. Он обратил внимание: рядом с покойным никого не было.
«Были ли на отпевании у Сусанны Маргулис ее родственники? Или тоже только случайные люди, сбежавшие от дождя?»
Пожертвований набралось немного.
— Фамилия? Имя? — каждый жертвователь был занесен в список.
— О-о-о-о!… — Раввин начал молитву высоким оперным голосом. Даже не молитву — а скорбный, обращенный к Всевышнему Высокий Плач по Жизни.
На секунду Денисов вспомнил, как он хоронил на Булатниковском кладбище мать. Он сам выкопал ей могилу, вместе с другом — старшим оперуполномоченным с Курского — на веревке спустили легкий гроб в могилу.
— Де-ни-сов… — на скорбной ноте пропел вдруг священник.
От неожиданности Денисов вздрогнул. В чужой незнакомый обряд вкралась вдруг ошибка! Просили за живого!
— Браиловский… — пропел священник — Котляр, Хмельницкий. — Он обнародовал список жертвователей.
Денисов уже спокойно подумал о Маргулис.