Из истории культуры древней Руси
Шрифт:
Пребывание Ярослава Владимировича осенью 1197 г. на Белоозере более чем вероятно. Только Белоозеро и могло быть владимиро-суздальской базой для военных операций против новгородцев «за Волочком». А если это так, то вполне понятна и просьба Даниила, находившегося на озере Лаче, близ Белоозера, дать ему личную аудиенцию: «Княже мой, господине! Яви ми зрак лица своего!» Даниил знает, что на этой аудиенции его бедная одежда может произвести плохое впечатление на князя и заранее просит извинить его: «Господине мой, не зри внешняя моя, но возри внутренняя моя. Аз бо, господине, одеянием оскудей есмь, но разумом обилен…» (XIX, XXVIII). От озера Лаче до города Белоозеро всего 3–4 дня конного пути. По непонятной причине большинство исследователей продолжают повторять старую ошибку и относить озеро Лаче к новгородским владениям, тогда как еще Е. Голубинский указал на эту ошибку и верно определил принадлежность Белоозера к Ростовской земле [217] .
217
Голубинский
То, что Ярослав при всех его злоключениях не был все же бездомным приживальщиком Всеволода, явствует из раздела XXIV: «Гусли бо строятся персты, а тело основается жилами. Дуб крепок множеством корениа. Тако и град нашь — твоею дръжавою».
В условиях 1197 г. наиболее вероятно, что городом Ярослава был Белозерск — далеко выдвинутый в новгородские земли ростово-суздальский форпост, который Даниил, живший на Лаче-озере, с полным правом мог называть «нашим городом». Приведенные выше слова абсолютно неприменимы к Новгороду. Не таков был этот город, чтобы позволить князю играть на нем, как на гуслях, и никогда кратковременные князья не были ни жилами, ни корнями вольного города.
Так гипотетически распределяется география «Слова» в определенных исторических условиях 1197 г.: Боголюбово — резиденция великого князя Всеволода Юрьевича; Белоозеро — князь Ярослав, собирающий отсюда новгородскую дань в Заволочье; озеро Лаче — местопребывание разоренного «мужа» Даниила; Новгород — «высокий стол», ожидающий князя Ярослава.
Определив, насколько возможно, время написания «Слова Даниила Заточника», мы должны подойти к вопросу о цели его послания князю Ярославу Владимировичу, а тем самым затронуть и вопрос о личности самого Даниила.
Непосредственная цель давно уже определена исследователями — получение княжей «милости» в виде денег или села с крестьянами, защищенного от тиунов и рядовичей, или какого-то места, дающего доход. Неясным остается только эквивалент этой милости. Едва ли Даниил просто просил на бедность, не предполагая чем-то услужить князю. Вот здесь-то и становится необходимым раскрытие его личности, его жизненных, деловых возможностей.
Яркое и многогранное произведение Даниила своими смелыми и неожиданными метафорами нередко вводило исследователей в заблуждение, и художественный, литературный прием они принимали за проявление его биографических черт. Так родилось представление о том, что Даниил был вором (С.П. Шевырев) или мастером золотых и серебряных дел (М.Н. Тихомиров). О таких попытках остроумно писал И.У. Будовниц: «С таким же успехом можно заявить, что Даниил был музыкантом („вострубим убо яко в златокованныя трубы… и начнем бити в стребреныя органы“), мельником или хлебопеком („пшеница бо, много мучима, чист хлеб являет“), рыбаком („невод не одержит в себе воды, точию рыбы едины“), суконником („паволока бо испещрена многими шелки, красно лице являет“)» [218] . После работы И.У. Будовница появилась новая гипотеза Н.Н. Воронина, считавшего, что Даниил — «любимый княжеский шут-скоморох», то получавший «пинок княжеского сапога» (с. 71), то наушничавший князю «с глазу на глаз рано утром в княжеской ложнице» (с. 80) или усыплявший его в этой же спальне, «где князь засыпал под болтовню — „байки“ своего шута» [219] . Слово «шут» в применении к Даниилу было употреблено задолго до Н.Н. Воронина, но этот взгляд не получил поддержки впоследствии [220] . Д.С. Лихачев писал значительно осторожнее: «Даниил — это своего рода „интеллигент“ древней Руси XII–XIII вв., интеллигент, принадлежащий к эксплуатируемым слоям общества… Даниил только учился у скоморохов, но сам он скоморохом не был» [221] .
218
Будовниц И.У. Указ. соч., с. 281.
219
Воронин Н.Н. Указ. соч., с. 71, 80, 81.
220
«…Были у нас писатели, представлявшие из себя печальных и потешных гениев-шутов» (Голубинский Е. Указ. соч., с. 867).
221
Лихачев Д.С. Социальные основы стиля «Моления» Даниила Заточника. — ТОДРЛ, т. X, с. 118. Свои выводы Д.С. Лихачев основывал не на том раннем варианте, о котором говорит Н.Н. Воронин («Слово»), а на позднем, более демократизированном и упрощенном «Молении» XIII в.
Вопроса о том, как и чем собирался Даниил отплатить князю за испрашиваемую милость, Д.С. Лихачев не касался: «Холоп или дворянин, Даниил нашел средства отшутиться у князя, нашел привычный путь шуткой вымолвить себе милость…» [222]
Поскольку ответа на этот вопрос дано не было, нам придется заняться такой темой, как «Даниил и князь», во всех ее аспектах. Прежде всего, следует определить отношения Даниила и Ярослава Владимировича до написания «Слова».
222
Там же, с. 118.
Откуда родом Даниил? Исследователи называют его родиной и Суздальскую землю, и Новгород, и Переяславль Русский. Суздальщина появилась в результате искусственного объединения Даниила с псевдо-Даниилом; автор «Моления», сын рабы переяславского князя, по всей вероятности, действительно был уроженцем северо-востока.
На новгородском происхождении автора «Слова» настаивал С.П. Обнорский [223] , но его вывод основывается лишь на одном разделе «Слова Даниила Заточника». Говоря о произведении в целом, Обнорский характеризует язык Даниила как «нормальный русский литературный язык старшего периода; он смыкается по своим чертам с языком таких наших оригинальных памятников… как Русская Правда, творения Владимира Мономаха и др.» [224] Таким образом, язык «Слова» во всем его объеме Обнорский сопоставляет не с новгородскими, а с южными киевскими памятниками. Новгородизмы же он уловил во вставке о злых женах. Вставной характер раздела о злых женах явствует из обрамляющих его вспомогательных фраз: раздел предварен словами «Глаголеть бо в мирскых притчах…», а завершается он типичным для нарушающих общий смысл вставок: «Еще возвратимся на предняя словеса». Оба приведенных Обнорским примера находятся именно между этими фразами и, следовательно, относятся к обширной выписке, сделанной Даниилом из «Слова о злых женах», которые и следует, по авторитетному утверждению С.П. Обнорского, относить к новгородским памятникам.
223
Обнорский С.П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М.-Л., 1946, с. 129.
224
Там же, с. 126.
Итак, по данным языка, Даниила следует считать южанином, хорошо владевшим литературным языком, представленным киевскими памятниками. Косвенно о южном происхождении Даниила может говорить и разобранная выше фраза о его беседе с князем Ростиславом. Из трех тезок только брат Ярослава Владимировича мог применить к себе крылатую фразу о нищенском княжеском уделе, но он никогда не был во Владимиро-Суздальской земле [225] . В начале 1190-х годов Ростислав Владимирович воевал с половцами на юге под началом Ростислава Рюриковича, а к 1195 г. судьба превратила его в подручного князя Давыда Смоленского и здесь, в Смоленской земле, Ростислав Владимирович воевал с врагами своего сюзерена. По раскладу враждующих сил братья оказались в разных лагерях; Ярослав (адресат Даниила) был союзником Всеволода Большое Гнездо, а Ростислав служил тем князьям, с которыми Всеволод начал длительную тяжбу, в частности из-за Треполя, отчины «Володимеричей».
225
Об этом можно так решительно говорить потому, что владимирская летопись последней четверти XII в., во-первых, тщательно фиксирует приезды разных князей и, во-вторых, очень внимательна к Ярославу Владимировичу; о его брате Ростиславе летопись молчит.
Беседа Даниила с князем Ростиславом Владимировичем могла происходить только где-то на киевско-переяславском юге, где до 1182 г. жил Ярослав Владимирович и до 1195 г. — его брат Ростислав.
Даниил предстает перед нами сравнительно молодым человеком («ун възраст имею»), который мог бы еще при желании поправить свои дела женитьбой на богатой невесте. Однако сейчас он настолько беден, что ему некуда привести свою невесту, и он может рассчитывать только на положение зятя-приймака: «Или ми речеши: женися у богата тестя чести великие ради; ту пий и яжь» (и веселися — Б.Р.) (XXXVII). Юность Даниила относительна: он знал и более хорошую жизнь, когда мог приглашать к себе друзей и ставить перед ними «трапезы многоразличных брашен». Теперь же он плохо одет, живет в доме с дырявой крышей, где «каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе». Даниил успел получить хорошее образование, прочитать множество книг: «Аз бо, княже, ни за море ходил, ни от философ научихся, но бых аки пчела, падая по разным цветам совокупляя медвеный сот, тако и аз, по многим книгам исъбирая сладость словесную и разум и совокупих, аки в мех воды морские» (XLVI). Его начитанность в ходовой литературе XII в. несомненна. Знал он и русскую летопись (см. XXII).
От князя ему нужно не просто незначительное подаяние — Даниил несколько раз говорит о злате и серебре, раздаваемых княжьим людям, о том, что «мужи злата добудуть, а златом мужей (князю) не добыта» (XXIII). Даниил хочет быть огражденным от разных обид «страхом грозы» княжьей. Возможно, что он много потерял от нарушения его иммунитета княжескими тиунами и рядовичами, и теперь он самому себе советует: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен и рядовичи его — аки искры. Агце от огня устережешися, но от искр не можеши устеречися…» (XXVI). Это известное место в «Слове» вовсе не является каким-то антикняжеским выпадом, как его часто хотят представить; здесь явно видна горечь судьбы мелкого землевладельца, разоренного княжескими рядовичами, может быть, без ведома князя. И очень маловероятно, что здесь речь идет о рядовичах того самого князя, к которому так подобострастно обращается наш автор — ведь на озеро Лаче его мог упрятать и Всеволод.
Себя Даниил косвенно причисляет к «мужам», т. е. к привилегированному сословию, дорожащему рыцарской честью: «…мужеви лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети» (XI). Возможно, что в свои молодые годы Даниил успел и повоевать, как это приличествует настоящим «мужам»: он знает, что воевать под водительством хорошего князя так же легко, как пасти коней в огражденном загоне; он знает, что «безнарядием полки погибають» «без добра князя» (XXIII). Знаменитая фраза о том, что Даниил не храбр на рати, появится только в «Молении» у псевдо-Даниила, а здесь ее еще нет. Даниил рассуждает точно так же, как дружинные летописцы, считая, что князю или царю «мужи злата добудуть, а златом мужей не добыта» (подразумевается лежащее втуне сокровище).