Из Парижа в Бразилию
Шрифт:
Метель, бушевавшая ночью, намела во дворе огромный сугроб пушистого, рыхлого снега. Жаку вдруг пришла фантазия влезть на него, чтобы выглянуть через высокую стену острога и хоть одним глазком окинуть свою приятельницу степь. Но он не рассчитал, что рыхлый снег не выдержит тяжести человека. Едва успел он подняться на половину сугроба, как в ту же минуту с головой провалился в снег и, преуморительно барахтаясь и отряхиваясь, вылез оттуда с помощью подбежавшего Жюльена. Арестанты столпились около сугроба и громко хохотали.
— Точно маленький! — говорили они. — Вот так барин!
Но вот и окончился скучный день. Настала ночь, и друзья снова улеглись на жесткие нары…
Наутро их ждала счастливая весть, обрадовавшая их, тем более, что они никак не ожидали ее так скоро.
Нарочный, посланный Михайловым, в ту же ночь оседлал быструю сибирскую лошадку и во весь опор помчался в Томск.
Лишь только стало смеркаться (а в это время в Сибири смеркается рано), как он уже подъезжал к губернаторскому дому и потребовал, чтобы привезенное им письмо немедленно передали в собственные руки его превосходительства.
Пробежав письмо, добряк губернатор заволновался.
— Как! Возможно ли — такая несчастная ошибка! Вот неприятность! Какой, право, неосмотрительный этот капитан Игумнов… Неужели что те французы, что проехали недавно через Томск? Вероятно, они… Ужасно неприятно… Надо, однако, хорошенько расследовать…
Губернатор взволнованно позвонил.
— Пошлите ко мне чиновника особых поручений господина Добровольского.
Через несколько минут в кабинет администратора вошел представительный молодой человек в форменном фраке.
— Николай Петрович, — торопливо обратился к нему начальник губернии, равной по пространству половине Франции, если не больше, — прочтите-ка, что мне пишут.
Чиновник взял поданное ему губернатором письмо, прочитал и возвратил назад с почтительным поклоном.
— Что скажете? — продолжал губернатор.
— Почти наверное можно сказать, ваше превосходительство, что это те самые путешественники, которые недавно проследовали через наш город и проездом нанесли визит вам.
— Как же быть?
— Надо расследовать на месте. Все может быть. А вдруг окажется, что Игумнов прав?
— Вы видели их? Знаете?
— Как же не знать, ваше превосходительство? Мы были друг другу представлены.
— Так вот что, голубчик Николай Петрович… Поезжайте немедленно, на курьерских, в Ишим и распорядитесь. Если действительно ошибка — передайте этим господам от меня — слышите, от меня, — что я очень сожалею и извиняюсь. Как только приедете, немедленно телеграфируйте мне, что и как… Кроме вас там на месте никто не может удостоверить их личности… Поезжайте же с Богом.
Чиновник особых поручений откланялся, и через десять минут его сани тройкой уже неслись во весь опор по дороге в Ишим…
Он ехал всю ночь, останавливаясь лишь для перемены лошадей, и наутро, как снег на голову, явился в этап.
Рано утром арестованных путешественников, едва они успели проснуться и позавтракать, вызвали в канцелярию острога. Там уже были в сборе все острожное начальство, ишимский уездный исправник и начальник этапной команды, сам строгий и суровый капитан Игумнов.
Едва Жюльен и Жак вошли в канцелярию, как сейчас же узнали Добровольского, а тот их. Встреча была дружеская, любезная. Послышались восклицания. Губернаторский чиновник обернулся к капитану Игумнову и сказал:
— Конечно, вы действовали по уставу, и все же это чрезвычайно неприятно.
Игумнов молчал. Он был сконфужен.
— Господа, — продолжал Добровольский, обращаясь к путешественникам, — я уполномочен передать вам, что его превосходительство искренне сожалеет о случившемся. Забудьте эту неприятность тем более, что его превосходительство немедленно принял меры к расследованию дела, лишь только узнал о случившемся. Капитан Игумнов, конечно, виноват, но он действовал, во всяком случае, добросовестно; в этом нет причин сомневаться.
Капитан подошел и сконфуженно произнес:
— Извините меня, старика. Уверяю вас, я очень сожалею, что такое вышло… но, право, я думал, что исполняю долг.
Французам стало жаль старого служаку. Они протянули ему руки и заявили, что нисколько не сердится и готовы забыть происшедшее.
Так, наконец, уладилось печальное недоразумение с нашими путешественниками. Им объявили, что они свободны и могут во всякое время получить свой багаж, на который был тоже наложен арест.
Когда все было оформлено и протокол об их освобождении составлен и подписан, Добровольский подошел к ним со словами:
— Господа, я сейчас посылаю губернатору телеграмму с донесением о том, что все улажено. Вместе с тем в этой же телеграмме я намерен сделать ему представление: не проехать ли мне в Иркутск, чтобы лично донести генерал-губернатору, которому подчинена и наша губерния, о случившемся и тем заранее предупредить превратные толки, которые могут до него дойти. Если его превосходительство согласится с моим представлением, то я могу быть вашим попутчиком. Вы ничего против этого не имеете?
— О, напротив, мы будем очень рады! — воскликнули в один голос Жюльен и Жак.
— А теперь, господа, не угодно ли вам пройти в кабинет рядом с канцелярией. Вы можете расположиться в нем, как дома, и вам, если хотите, принесут сюда ваши вещи. Прямо отсюда мы сможем отправиться в путь, как только придет телеграмма.
Добровольский велел принести самовар и угостил путешественников превосходным, ароматным чаем, а они его за это своими консервами, которые сначала пришлось отогреть, потому что они были совершенно холодные.
Завтрак прошел весело. Много болтали, смеялись. Добровольский, как водится, прекрасно говорил по-французски. Он очень удивлялся фантазии французов — ехать в Бразилию сухим путем.