Из Парижа в Бразилию
Шрифт:
— Но, синьор, — возразил смущенный и несколько даже напуганный председатель суда, — я все это и сам хорошо понимаю. Однако примите во внимание и наше неловкое положение. Неделю тому назад в Трухильо сели на пароход два иностранца, ехавшие в Бразилию. Они носили ваши имена и были снабжены документами, удостоверяющими их личности. Разумеется, им дали свободный пропуск в силу того же международного права, на которое ссылаетесь вы.
— Довольно! — резко перебил Жюльен председателя. — Довольно, ваше превосходительство. Скажите мне одно: есть у вас в Перу правосудие или нет? И сами вы кто — слуги закона или убийцы?
— Что вы хотите этим сказать?
— В Лиме есть французский резидент и начальник французского порта адмирал Дюперрэ. Оба меня знают. Прикажите отправить в Лиму курьера с письмом от меня. Вот все, что я пока требую от вас, господа судьи, во имя правосудия и вашей военной чести.
— Хорошо, синьор. Ваша просьба будет удовлетворена. Завтра утром в Лиму отправляется курьер. Господа, заседание закрыто.
Снова опустилась подъемная стена, отделив арестованных от залы судебного заседания.
Решение председателя было встречено громким ропотом.
— Ваше превосходительство, что вы сделали? — с волнением подбежал к председателю начальник полиции. — Неужели вы вправду пошлете курьера?
— Конечно, пошлю.
— И он доедет до Лимы?
— Он должен доехать, чтобы передать посланнику и адмиралу письмо. В этом наша гарантия.
— Не понимаю вас, ваше превосходительство. А вдруг они окажутся невиновными?
— Это все равно. Когда вернется курьер, будет уже поздно.
— Почему?
— Потому что до Лимы полтораста миль и десять дней пути, а подсудимые виновны или нет, сознаются во всем раньше этого срока.
— Вы думаете?
— Убежден.
— Как же вы добьетесь этого дознания?
— О, конечно, мерами самыми кроткими, — многозначительно закончил председатель.
После допроса пленники получили через сторожа-негра чернила, перо и бумагу, и Жюльен немедленно написал письма к французскому посланнику в Лиме и к начальнику французского порта в Кальяо.
Сторож сообщил путешественникам постановление военного суда, предписывавшее немедленно выпустить на свободу метиса Эстевана, потому что тюремными правилами не дозволяется заключенным иметь при себе прислугу.
— Хорошо, — спокойным голосом отвечал Жюльен, подавляя легкую дрожь.
Сторож ушел, а метис громко зарыдал, до глубины души огорченный разлукой с теми, ради кого он готов был пожертвовать всем.
— Дураки! — сказал граф де Кленэ тихо Жаку. — Этой мерой они, вероятно, хотят усилить строгий режим нашего заключения и вернее соблюсти тайну…
— Удалив лишнего свидетеля, — перебил друга Жак.
— Очень может быть. Во всяком случае, в этом распоряжении содержится и положительная для нас сторона. У нас теперь явилась возможность послать в Лиму собственного курьера.
— Это верно.
— Следовательно, Эстеван отправится в Лиму, но, разумеется, не с казенным курьером, а отдельно от него. Этим властям не следует слишком много доверять.
Прошло два часа, в течение которых Жюльен успел дать метису самые подробные и точные наставления. Затем снова явился тюремщик, принеся два больших закрытых сосуда с пищей для заключенных.
— Хорошо, — холодно произнес Жюльен. — Письма наши готовы, возьмите их кстати для передачи курьеру.
Затем, обращаясь к метису, граф прибавил:
— Можешь идти… Счастливец: ты на свободе!.. Прощай.
— Прощайте, синьор, — произнес, рыдая, молодой человек. — Я никогда не забуду вашей доброты ко мне.
— Раб! — сердито проворчал негр, презрительно пожимая плечами и выталкивая метиса в коридор.
— Вот так потомок дяди Тома! — сказал Жак. — Нечего сказать, хорош… Но, однако, в желудке у меня черт знает что делается. Надо поскорее попробовать, чем здесь кормят.
Он снял крышку с одного из сосудов, попробовал и состроил гримасу удивления. В нем оказалось какое-то желе, густое и плотное.
— Черт возьми!
— Что такое?
— Да ведь это варенье! И, надо сказать, превкусное.
— Очень вкусное, — подтвердил Жюльен, отведав в свою очередь поданного яства. — Только ведь это не питание.
— Еще бы! Вместо обеда — один десерт.
— Но так как нам больше ничего не несут, то придется довольствоваться и этим, памятуя, что сахар в соединении с растительными веществами составляет все-таки некоторый суррогат пищи.
Наевшись густого желе, французы, естественно, захотели пить и обнаружили, что в камере нигде нет воды.
— Должно быть, забыли, — проворчал Жак. — Виданное ли дело: тюрьма без классических хлеба и воды.
Они принялись звать тюремщика, стучали кулаком в стену. Но на их зов не откликалась ни одна живая душа.
Бесцельно потратив силы, друзья растянулись на постелях и впали в забытье.
Ночь была длинная. Томимые жаждой, с пересохшим горлом и воспаленными губами, заключенные пребывали в мучительном состоянии полусна, полуяви.
На другой день рано утром в камеру опять вошел негр с двумя точно такими же сосудами как и накануне.
— Воды! Воды давай нам! — закричали французы, лишь только он показался в дверях. — Что ж ты вчера нас без воды оставил?.. А это что такое? Опять варенье? Так неужели нас все время здесь будут кормить этой гадостью?
— О синьоры, — с самым любезным видом возразил сторож, — у вас будет самый разнообразный стол.
— Разнообразный?
— Да. Извольте заметить: сегодня варенье другое.