Из первых рук
Шрифт:
Железо терний — на чело,
И руку каждую — гвоздем,
И сердце, грудь ему вспоров,
И льдом пытает и огнем.
Перебирает каждый нерв,
Как скряга золото свое.
Чем старше он — она юней.
Его рыданья — жизнь ее.
Облака-пуховки становились круглее и жестче. Небо позеленело, как правый ходовой огонь на борту корабля. И вдруг я увидел его. Мгновенное видение. Было на что посмотреть. Мне захотелось петь и брыкать фонарные столбы.
Лицо бедной старушки Сэл, когда я впервые стукнул ее.
Как она надулась! И как была горда и надменна, как уверена в своей правоте, когда пришла ко мне мириться! На лице ее было написано: «Как не стыдно!», а все остальное взывало: «На помощь, на помощь!»
Я-то, понятно, был рад заполучить ее обратно. Я как раз тогда сделал первый набросок для «Женщины в ванной», предтечу всех будущих. Я вдруг понял, что тут надо. Поймал ее за хвост. Да, до сих пор помню это чувство. Ты — плотник, твои кисти — пила и рубанок. Нашел, как перенести Сару на холст. Частицу ее, во всяком случае. И я не давал ей отдыха ни днем, ни ночью. Плоть стала словом. И вот он, то есть Галли Джимсон — юноша в крови. И дева нежная — она, то есть Сара.
И ею, путы разорвав,
Он услаждается сполна.
Он входит в каждый нерв ее,
Как в землю входит плуг звенящ,
Она жилье его теперь
И сад, стократ плодоносящ.
Как сказал бы Билли, от рождения к духовному возрождению. Материальность — другими словами, Сара, извечная женская суть — попытавшись засунуть в карман своей юбки пророческий дух — другими словами, Галли Джимсона — и застегнуть карман на все пуговицы, получила лопаткой по сопатке и была низведена к положенному ей статусу духовного фуража. Но какой фураж! Какое это было время! Хотя тогда я этого не замечал. Мне было некогда развлекаться. Даже когда мы занимались любовью, голова продолжала искать идеальную композицию. Даром, что ли, мотору работать на полный ход? Нечего удивляться, что Сара ревновала меня к живописи.
Я рассмеялся, вспомнив, с каким выражением Сара смотрела на мои картины, стараясь понять, зачем я трачу столько сил на эту грязную мазню. Как вдруг на меня воззрились три плосколицых хама под фонарным столбом — собачьей почтой: глаза дохлой трески и вонючие сигареты. Лица их говорили: «Посмотрите на старого дурня, он пьян. Столкнуть его в канаву или не стоит мараться?»
Я показал им язык и быстро юркнул за угол. Я все еще смеялся, но смех этот был иной. И я сказал себе: стыдись! Хочешь выпустить кишки ребятам с Эллам-стрит; разве они виноваты, что чужды духу пророчества и искусства? Неужто расстраиваться оттого, что я не могу поддать им как надо.
Тут я увидел телефонную будку и зашел в нее, чтобы подоить кнопку «Б». И подумал: а позвоню-ка я снова старому Хикки. Позабавлюсь. Я набрал номер, и он ответил прежде, чем я успел позвать его к телефону. Приятная неожиданность. Я сказал ему, что я министр внутренних дел. Сунул себе в рот шарик из бумаги. Чтобы звучало поофициальнее. Сказал, что дал инструкцию Скотленд-ярду навести справки относительно неких сделок, касающихся художественных произведений покойного Галли Джимсона. Покойный —
—Простите, что вы сказали? — переспросил Хиксон, и я снова исполнил весь номер.
—Извините, сэр, — сказал Хиксон,— вы имеете в виду те картины, которые я купил после выставки двадцать первого года, или небольшие незаконченные полотна, приобретенные мною в двадцать шестом году у миссис Манди?
Он говорил так скромно, так вежливо, словно подрядчик, которому надо продать линейный корабль. И я подумал: неужели я ему на самом, деле задурил
мозги? Потому что все эти звонки старине Хиксону были по сути игрой. Он почти всегда засекал меня, хотя иногда и виду не подавал. И говорил мне какую-нибудь гадость, так, между прочим. Например, просил меня передать мне, что я старый зануда. А я пытался его уколоть побольней, чтобы у него было над чем подумать. В конце концов, он и правда купил мои картины задаром.
Но на этот раз он, похоже, попался удочку. Верно, шарик помог. Возможно, у министра внутренних дел на самом деле аденоиды, а эти важные птицы вечно звонят кому-нибудь по телефону, особенно миллионерам. Поэтому я продолжал втолковывать ему, что все сделки, касающиеся художественной продукции мистера Галли Джимсона, самым тщательным образом рассматриваются соответствующими консультантами, которые сильно сомневаются в законности вышеупомянутых сделок. Я готов, сказал я, принять во внимание фактор времени, но я все же вынужден считать, что, согласно данным, представленным отделом юстиции и соответствующим законам, мы имеем дело, по крайней мере prima facie {14} с прецедентом...
14
С первого взгляда ( лат.).
— Прошу прощения, сэр, сказал Хиксон. Шарик был слишком большой; и я так шамкал, что Старикашка не разбирал половины моих слов и чуть не ежеминутно говорил: «Прошу прощения».
Так мы беседовали еще некоторое время. И Хиксон даже попросил меня подождать у телефона, пока он найдет какое-то старое Сарино письмо, которое он хочет мне прочитать.
Только я прикрыл ладонью трубку, чтобы, вернувшись, он не услышал, что я смеюсь, как раздался стук по стеклу. Я так и подпрыгнул? А когда я открыл дверь, какой-то незнакомый мне парнишка потянул меня за рукав и сказал:
Вас выслеживают. Полисмены в штатском. Спрашивали в «Трех перьях»; не от них ли вы звоните. Меня Альфред к вам послал.
Я не стал терять времени на разговоры. Выскочил из будки и дал ходу. Теперь-то я понимал, почему Хиксон был так мил, рассудителен и глух последние полчаса. Позвонил в местный полицейский участок, чтобы они проверили уличные телефоны. Наверно, послал дворецкого в автомат на углу.
Удивило меня другое — у меня дрожали ноги. Так тряслись поджилки, что я с трудом бежал. И звенело в голове. Что такое, сказал я, ведь я не расстроен. Я не сержусь на Хиксона. А вдруг сержусь? Забавно; значит, можно выйти из себя и самому того не знать? Я пробежал половину набережной, пыхтя как паровоз, и тут подумал: Ах ты старый дуралей, ты же бежишь прямиком в ловушку. Ведь сюда-то за тобой и придут.