Из первых рук
Шрифт:
—Нет, — сказал я, — его имя не Бастард.
—Жаль, — сказал швейцар, — потому что лет семь-восемь назад тут в соседнем доме жила какая-то мисс Бастард.
—Да, — сказал я, — весьма жаль. — И повесил трубку. Когда я вышел из телефонной будки, на душе у меня было легко. Честное слово. Я прислушался к своей диафрагме... Ничего, кроме покоя и облегчения. Ну и слава Богу, сказал я себе, направляясь к мастерской. Я уберегся от кучи неприятностей... а может, и худшей напасти. Предположим, этот профессор существовал бы на свете, предположим, он сделал бы меня знаменитым. Что дальше? Всякий раз, как я брался бы за работу — дзинь-дзинь, кто-нибудь у дверей,
Как выжить миссис Коукер из дома, я придумал. Женщины суеверны; надо ей внушить, что в доме водится нечистая сила. Я уже написал ей одно письмо печатными буквами:
«Миссис Коукер. Предупреждение. Не позволяйте этому негодяю Джимсону уговорить вас взять его гнилой, старый сарай. Его посещают привидения, духи членов одной семьи, Боггов, которые умерли там от лихорадки и были съедены крысами».
А вечером я подкрался к дому и стал царапать стены длинной палкой. Миссис Коукер выбежала из дверей с кочергой в руках. Но меня уже и след простыл. Главное, чтобы она меня не увидела.
На следующий вечер я засунул в кухонную форточку пакет оберточной бумаги и поджег его. Дыму было столько, словно загорелся весь дом. Миссис Коукер снова выскочила на улицу, кашляя и чихая, и принялась звать полицию. Она не рассчитывала, что полисмен ее услышит, она хотела напугать меня. Глупая женщина не сообразила, что причиной пожара могли быть крысы. Крысы часто вызывают пожары, ведь они грызут спички; во всяком случае, старухи в это верят. Надо было ей как-то это растолковать. Но как написать письмо и не выдать себя? Наконец я сочинил следующее:
«Я вижу, у вас вчера был пожар. В этом виноваты проклятые крысы — они грызут спички. Один раз они уже устроили здесь пожар, еще когда этот мерзавец Джимсон жил в доме. Но он, конечно, никому об этом не рассказал, хотел, чтобы какой-нибудь олух снял его развалюху».
Следующую ночь старуха каждую минуту выбегала с кочергой и ходила дозором вокруг дома. Ночная вахта. Все шло как по маслу. Беспокоило меня другое — здоровье Айки. Да, думал я, хорошенькое будет дело, если Айк свалится с копыт, а холст продадут или разрежут на половики для кухни. Мне ведь всегда везло как утопленнику.
Несколько раз я подходил к лавке, чтобы взглянуть на холст. Через щель в двери был виден навес во дворе, и я мог разглядеть верхний угол холста. Всякий раз, что я его видел, он нравился мне больше и больше. Но всякий раз, что я видел Айка, он нравился мне меньше и меньше. Он разваливался на составные части со страшной быстротой. Не будь я Галли Джимсон, думал я, если в тот самый день, когда старая миссис Коукер капитулирует и очистит помещение, Айки не наглотается яду или просто не сыграет в ящик от злокачественного отчаяния, которое, как показывает статистика, ежегодно сводит в могилу больше людей, чем все прочие сердечные заболевания, взятые вместе.
Я уж подумал было пойти и сказать несчастной старой размазне, что если лавка убивает его, надо всего-навсего признать себя банкротом; он убедится, что в банкротстве есть своя прелесть. Я был банкротом четыре раза. Ничто так не помогает, как хорошая встряска. Сразу забываешь о мелких огорчениях, о вещах, которые не так уж важны, но могут заклевать человека до смерти.
Я подумал об этом, говорю я. Вернее, думаю, что подумал об этом как-то в среду утром. Но когда я заглянул сквозь витрину, чтобы убедиться, что Айк один, его лицо вдруг возникло почти вплотную у меня перед носом; оно было таким же пустым, как побеленная глухая стена, таким же бессмысленным, как лицо утопленника, пробывшего неделю в воде, таким же несчастным, как лицо пьяницы в пустом баре, где остались лишь рекламные плакаты разных сортов виски. И вы видите, как он глядит на них, так, словно разучился читать, а в них кроется разгадка бытия.
Нет, сказал я, что толку? Что толку говорить этому болотному пузырю: «Жизнь прекрасна, брат мой». Он не хочет, чтобы она была прекрасна. Ему все надоело, он устал. Он неспособен рассмеяться ни с того ни с сего. Ни желания, ни сил. И милосердие Божье не может осиять его даже при помощи красотки Нелли Уоллес {28} . Да, долго он не протянет. Ради кого и чего ему тянуть? Ведь ему за это даже не платят. Он выпьет синильной кислоты, и у нас будет еще одно банкротство; на этот раз домовладелец подожжет свои владения и получит деньги по страховке. И это будет высокоморальный поступок. Айк — это ловушка.
28
Уоллес Нелли (1870-1948) - в 1930-1940-с голы звезда лондонского Мюзик-холла.
Я шел по улице, и на душе у меня было прескверно, потому что я не мог работать; и вот, повернув на Гринбэнк, чтобы взглянуть на мастерскую и убедиться, что вражеский флаг все еще развевается на флагштоке — я хочу сказать, дым все еще идет из трубы, — я столкнулся нос к носу с симпатичным молодым человеком. Он уже давно наблюдал за мной. Не глазами. Он был слишком хорошо воспитан. Левым ухом и левым локтем.
На шпика не похож. Несмотря на аккуратный коричневый костюм и коричневую шляпу. Для этого у него была слишком длинная шея и походка не та — носками наружу. Он шел, как передние лапы французского мопса. На морде сметка и настороженность. Круглые роговые очки. Одним словом, он выглядел так, что любой хороший ветеринар сказал бы с первого взгляда — у бедного песика глисты.
Что этой несчастной животине от меня надо? — подумал я. Верно, это свой брат художник. Судя по виду, он может рисовать сепией или делать концовки в книгах... переводными картинками.
Внезапно молодой человек дернул шеей, словно хотел согнать комара с уха; его большие карие глаза, тающие, как желе в жаркий день, наполнились почтительным восторгом, и он прочирикал:
—Простите, сэр, вы случайно не мистер Галли Джимсон? Я дважды на прошлой неделе заходил к вам в студию.
Алебастр, подумал я и чуть не рассмеялся прямо себе в лицо. Вот он, мой профессор, щенок со школьной скамьи. Один из тех борзых юнцов, которым все средства хороши для достижения цели.
—Нет, — сказал я, — я Генри Форд. Инкогнито.
Но у него были внешние источники информации.
Он меня знал.
—Меня зовут Алебастр. Я не уверен, получили ли вы мою записку. Боюсь, что вам ее не передали. Я искусствовед, я немало писал об английской школе и в течение многих лет являюсь горячим поклонником ваших великолепных произведений.
—Здравствуйте, — сказал я. — Как поживаете? Надеюсь, у вас все в порядке?
—Благодарю вас. Я имел счастье видеть удивительную коллекцию мистера Хиксона.