Из первых рук

Кэри Джойс

—Мне нравится ваша мысль, профессор. Жизнь и творчество профессора Алебастра.

—Вы хотите сказать: жизнь и творчество Галли Джимсона.

—Это одно и то же. Я отваливаю кусок вам. Вы отваливаете мне. Давайте это обсудим. Нам нужен какой-нибудь спокойный уголок.

И, дойдя до «Орла», я так замешкался, что профессор опередил меня на два шага, прежде чем заметил, что он один. Тут он сказал:

—Да, несомненно. Куда бы нам пойти?

Я задумался на секунду, затем сказал:

—Мне не хотелось бы вести вас в

кабак, но мы, оказывается, возле самого «Орла». Правда, это очень старомодное заведение с небольшим баром и жесткими стульями, зато здесь есть разные сорта пива и оно не так уж скверно.

—К сожалению, врачи запретили мне пиво.

—Насколько мне известно, в «Орле» частенько бывает виски, ром и джин.

—Я надеялся, мы сможем побеседовать в более соответствующей обстановке, например у вас в студии.

—Весьма сожалею, но у меня в студии сейчас идет уборка. Нам там будет не очень удобно. Почему бы не зайти в «Орел» выпить лимонада?

Мистер Алебастр разинул рот, как рыба, вытащенная на берег. Взгляд у него был мутный, как лондонская лужа. Я подумал — мне знаком этот взгляд. Что бы он мог означать?

—С вашего разрешения, лучше у вас на квартире, мистер Джимсон. Даже если это временная квартира.

—Ни одного стула в доме, — сказал я. — В «Орле» по крайней мере стулья есть, хотя они и обиты дубом.

—Какая досада! — сказал мистер Алебастр, и вдруг меня осенило: я узнал его взгляд. Это был взгляд человека, которому нечем заплатить за выпивку. Черт подери, подумал я, профессор, видать, на мели.

Я внимательно оглядел шикарного молодого джентльмена и заметил, как сквозь брюки в одном месте проглядывает рубашка; совсем маленькая дырочка, не больше шестипенсовика, но рубашка сияла сквозь нее, как полярная звезда. Путеводная звезда моряков. А когда я взглянул попристальней, то увидел, что блестящие коричневые туфли сбиты на сторону, как торпедированные корабли. На обшлагах брюк — бахрома, как на старых корабельных флагах, результат боев и штормов, а край воротничка напоминает расщепленную мачту.

—Почему бы нам не перенести заседание в вашу квартиру в Кенсингтоне, профессор? — сказал я.

—К сожалению, я с ней расстался, — сказал профессор.

—Ах да, — сказал я. — Я туда звонил, и швейцар сказал, что и зовут вас по-другому и живете вы где-то в другом месте.

—Меня нельзя назвать жильцом этого дома в полном смысле слова. Я гостил у друзей.

—Превосходный план, — сказал я. — Мне он по вкусу. Давайте навестим ваших друзей. Возможно, их нет дома.

—К сожалению, они в отъезде. Но я с радостью приму любое предложение, мистер Джимсон. Меня вполне устроит ваша квартира, даже без стульев.

И мы двинулись дальше. Я подумал: профессор на мели, но он мне нравится. Есть в нем что-то от агнец, кто создатель твой?, милое моему сердцу. И хотя он, вероятно, сукин сын, который за полкроны

продаст кости своей матушки на клей и перережет глотку слепому, чтобы попасть в газеты, невозможно не приголубить его, бедного змееныша: уж больно он невезучий.

—В настоящий момент, — сказал я, — мой адрес — «Элсинор», Эллам-лейн.

—Это близко?

—Трубы видны даже отсюда. Вон-вон. Большая вилла с пожарной лестницей.

—Весьма разумная предосторожность.

—О, я никогда не снимаю большого дома без пожарной лестницы. Направо. Вот мы и пришли, профессор. Моя спальня на верхнем этаже... Вон то окно, где на подоконнике сохнут брюки. Я предпочитаю верхние спальни, они лучше проветриваются.

—И я.

Была половина восьмого, и я сказал профессору:

—Мы как раз к обеду.

—О, я не хочу быть навязчивым.

—Что вы, что вы; я надеюсь, вы отобедаете со мной.

—Очень любезно с вашей стороны, но, боюсь, уже слишком поздно, — сказал профессор, и я подумал: где я раньше слышал такой голос, похожий на завывание ветра в пустой церкви?

—Отнюдь нет, — сказал я. — Столовая внизу. Для удобства. В наше время слуги так не любят лестниц.

—О да, конечно, совершенно верно. Вы так любезны. Я бы только хотел вымыть руки.

—Туалет внизу, рядом со столовой.

—Огромное спасибо. Право, я чувствую, что навязываю вам свое общество.

—Быть в вашем обществе для меня удовольствие.

И я подумал: да, конечно же, я узнаю этот голос.

Бедняга голоден и не знает, как ему быть.

—Сюда, профессор.

—Не могу выразить, сколь я ценю ваше гостеприимство.

И мы вошли в кухню, где ели человек пятнадцать, стараясь повернуться спиной ко всем сразу и прикрыть свою еду от посторонних глаз. Не дай Бог, если в общей кухне тебе заглянут в тарелку. Под завистливым взором даже уилтширская ветчина теряет свой вкус. А под критическим взором, который сглазит что угодно, дешевая селедка превращается в дубленую кожу, пропитанную серной кислотой.

Я быстро оглядел кухню: старый Плант, как всегда, сидел в углу; руки скрещены на груди, котелок надвинут на нос, как шлем римского воина. На лице написано: попробуй тронь! На страже. Дозорный Помпеи. С перцем и солью в карманах, чашкой на веревке за пазухой и чайником за спиной. Этот чайник, лишь слегка продырявленный, мы нашли на свалке.

—Все в сохранности, мистер Плант? — Хотя ясно, что он был в сохранности в своем углу.

—Все в целости и сохранности, мистер Джимсон, — с видом помпеянина, которого только что выкопали из пепла. Очень важным видом.

—Разрешите вас познакомить, — сказал я. — Мистер Плант. Профессор Алебастр. Я пригласил профессора к обеду.

—Очень приятно, — сказал Плант и кинул искоса взгляд на мой карман.

—Профессор — мой жизнекропатель, — сказал я. — Щелкнет пальцами — и моя слава будет его кров и стол.