Из пламени на Луну

Мейлер Норман

Прошло несколько минут. В зале разлилось нетерпение. Журналисты радостно закричали, когда на экране возникло изображение - перевернутое, слепяще контрастное и неразборчивое; вероятно, такое мелькание света и тени видит только что появившийся на свет ребенок, пока ему не промоют глаза слабым раствором нитрата серебра. Потом по экрану разбежались полосы, большое темное пятно заволновалось и превратилось в неясную фигуру, спускавшуюся по лестнице, изображение то и дело беспорядочно смещалось, затем на экране грубо отесанным камнем застыл какой-то троглодит с огромным горбом и раздались голоса Армстронга, Олдрина и кэпкома - командиру корабля давали указания, как спуститься по лестнице. Армстронг сошел с металлической площадки. Никто не расслышал, как он сказал:

– Это небольшой шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества.

Никто не смог разглядеть,

и как он сделал этот шаг. Телеизображение на экране было ярким, но удивительно абстрактным, нечто вроде снимков голых ветвей дерева или рисунков Франца Клайна - черных лучей, разбежавшихся по белому полю. Но журналисты все равно оживились, у них возникло ощущение сопричастности великой тайне. Казалось, они внезапно стали свидетелями самопогребения и напряженно следили за человеком, который с затухающим сердцем, дюйм за дюймом комментируя каждый свой шаг, спускался в царство смерти. Все слушали в глубоком молчании. Раздражение прошло. Армстронг описывал порошкообразную пыль на поверхности Луны. "Я вижу следы своих башмаков, свои шаги на мелком песке". Каждое новое сообщение в эти несколько первых минут воспринималось как настоящее чудо. Конечно, все бы удивились, если бы Армстронг сказал, что на мягкой пыли Луны не остается отпечатков ног или что эта пыль фосфоресцирует, но не менее удивительно было и то, что лунная пыль обладала теми же свойствами, что и земная. Во всяком случае, на многие вопросы были получены ответы, и если ответ был исчерпывающим, то в необъятных кладовых пытливого человеческого ума становилось вопросом меньше. В какой-то миг взору Водолея открылось космическое пространство, разлившееся морем нерешенных вопросов. Может быть, некая могучая сила обеспечивала в этом веке триумф техники, или техника была сама той могучей силой, которая пыталась вырвать у природы ответы на бесчисленные вечные загадки.

Изображение становилось все более четким. Армстронг удалялся от лестницы нерешительной, неуклюжей походкой, напоминавшей первые шаги только что родившегося теленка. "Продвижение осуществляю легко", - доложил он Центру управления полетом и сразу, словно испугавшись, что его самонадеянное заявление обидит гордую Луну, столь же неуклюже заковылял обратно.

Астронавты не прекращали работу. По плану Армстронг прежде всего должен был поднять с поверхности Луны какой-нибудь камень и сунуть его в карман. Таким образом, если бы случилось нечто из ряда вон выходящее, то есть если бы из кратера выскочил чудовищный бык или снежный человек, если бы началось лунотрясение или если бы произошло еще что-то непредвиденное, отчего астронавтам пришлось бы искать спасения в лунном корабле и подобру-поздорову уносить ноги, по крайней мере они хоть с чем-то возвратились бы на Землю.

Первый лунный камень и первая горсть лунной пыли, которые предстояло взять астронавтам, назывались "образцом на непредвиденный случай", и Армстронг должен был, особо не мешкая, выполнить задание, но он, казалось, забыл о нем. Ему ненавязчиво напомнили об упущении Олдрин и кэпком.

– Нил, здесь Хьюстон, - опять обратился к Армстронгу кэпком, - вы взяли образец на непредвиденный случай? Перехожу на прием.

– Вас понял, - ответил Армстронг.
– Я займусь этим, как только закончу съемку.

Олдрин, вероятно, не слышал их разговора.

– Послушай, Нил, - сказал он, - ты не думаешь, что пора взять образец на непредвиденный случай?

– Ладно, - буркнул Армстронг.

Журналисты в зале дружно захохотали - человека доняли придирками и, на Луне; мы всегда смеемся, когда подмечаем проявление простых естественных чувств, которые люди привыкли скрывать. Что же тут особенного? Ворчун остается ворчуном даже на Луне.

Телевизионное изображение улучшалось, но не намного, напоминая кадры самых ранних немых фильмов. В лунных пейзажах было что-то притягательное. Призраки на экране подзывали к себе кивком головы других призраков, поверхность Луны выглядела так, как выглядит ночью снежный склон холма с проложенной по нему лыжней. Поля слепяще-белого цвета убегали в черные каверны, и на их фоне продвигался призрак Армстронга. Порой создавалось впечатление, будто сквозь него можно смотреть, как сквозь стекло. Он казался прозрачным.

Вслед за Армстронгом по лестнице спустился Олдрин, но он тут же повернулся и прыгнул назад, на нижнюю ступеньку лестницы, проверяя, сможет ли снова подняться в лунный корабль. Его карикатурно резкие движения вызвали хохот в зале, гомерический хохот, которым всезнающие журналисты встречают зловещий поскрип стульев в фильмах ужасов. Два привидения гордо вышагивали вокруг корабля,

трусили взад-вперед, подшучивая над своими непривычными скачками и непривычной прогулкой, они передвигались быстрее, чем люди ходят обычно по Земле, и напоминали при этом детей в подбитых ватой одеждах, только что научившихся стоять на ногах, или чересчур укутанных начинающих лыжников. Порой астронавты походили на двух задорно танцующих пожилых джентльменов, порой, когда Армстронг и Олдрин в башмаках и перчатках поворачивались спиной к телекамерам и наклонялись, устанавливая оборудование, или тянулись за образцами лунных пород, они выглядели, как человекообразные обезьяны, порой фигуры астронавтов в скафандрах приобретали отталкивающий вид, становились зловещими на фоне зловещей Луны, покрытой белыми впадинами, иногда на пилотов падал солнечный свет, делая их изображение одновременно и отталкивающим, и притягательным, и контрастным, и расплывчатым, отчего два силуэта словно колебались бесплотно, как одноклеточные под микроскопом; время от времени на заднем плане появлялся корабль - какой-то странный, прокопченный, точно татарский таган, брошенный где-то на сибирской равнине. Эти картины - необычные и трогательные, величественные и смешные - вызывали в памяти очень старые фотографии, привезенные из экспедиций на Северный полюс; подвиг астронавтов не знал примера в истории, но вместе с тем они выглядели нелепо, а их рабочие переговоры на далекой Луне звучали забавно.

– Что ты сказал, Баз?

– Я говорю, камни довольно гладкие.

Журналисты вновь разразились оглушительным хохотом. Все зааплодировали, когда астронавты установили американский флаг на Луне. Аплодисменты не утихали, они переросли в овацию, журналисты поднялись со своих мест и стоя приветствовали флаг. Возможно, это было своеобразное искупление вины за безудержные приступы смеха, которые, несомненно, повторятся снова, но скорее всего журналисты так горячо аплодировали потому, что само событие поражало грандиозностью. Общество, нуждающееся в исцелении, наблюдало самое целительное зрелище. Но техника передачи этого самого целительного зрелища было несовершенной. Вот почему смеялись журналисты, смеялись снова и снова. Порой Олдрина и Армстронга легко можно было принять за Лорела и Харди, переодетых в космические костюмы.

В зале раздался голос Коллинза. Он более часа путешествовал над невидимой стороной Луны вне сферы действия радиосвязи и поэтому не знал, как протекала высадка Армстронга и Олдрина. Связь с ним прервалась гораздо. раньше, чем Армстронг ступил на поверхность Луны.

– Как дела?
– спросил Коллинз.

Кэпком: Вас понял. ЕВА идет превосходно. По-моему, сейчас они устанавливают флаг.

Коллинз: Отлично.

Все рассмеялись, почувствовав твердую горошину зависти, спрятанную под двадцатью матрацами, набитыми ханжеством НАСА.

Кэпком: Пожалуй, вы оказались среди немногих американцев, которые не видели телепередачи.

Коллинз: Не стоит из-за этого волноваться. Все в порядке. Тут уж ничего не поделаешь.

Журналисты вторили Коллинзу оглушительным хохотом.

Коллинз: Как изображение?

Кэпком: Качество прекрасное, Майк. Просто замечательное, ничего не скажешь.

Коллинз: Вот это да! Отлично!

Телепередача велась без перерыва, астронавты успели уже испробовать различные способы передвижения: ходьбу, бег трусцой, кенгуриные прыжки.

Лоуэлл НЕСБИТТ. Бухта МИК (монтажно-испытательный комплекс).

В скачках Армстронга и Олдрина было много невысказанной радости, и вместе с тем им словно передалось вдруг легкое чувство почти болезненной зависти, охватившей зрителей. Но в конце концов все поняли, что они созерцают чудо. На журналистов нахлынуло странное ощущение счастья, которое точно бродило по экрану в обличье астронавтов, напоминавших одетых по старой моде актеров, знакомых по расплывчатым кадрам давно забытых комедийных фильмов. Такое счастье приходит порой рука об руку с душевными ранами. Ведь ему сопутствует ощущение боли, ибо думать о Луне без боли нельзя - сколько недостижимых дерзновенных мечтаний поэтов связано с ней! и теперь нашу Луну завоевывали без нас астронавты, в этом таилось и счастье, и боль, ибо высадка на Луну принесла мучительные страдания каждому честолюбивому гордому сердцу. Однако мы еще не сознавали в тот час пьянящего счастья, как глубоки наши раны - излечимы они или смертельны. Перемены могут обладать живительной силой. И люди повсюду с таким же пристальным вниманием смотрели на экран, с каким они изучают свои раны, они наблюдали за передвижениями астронавтов в условиях небольшой силы тяжести скачкообразными, парящими, быстрыми. В тверди небесной что-то менялось.