«Из пламя и света» (с иллюстрациями)
Шрифт:
В самую жару, когда все отдыхали после обеда, Миша осторожно вышел из дому и, миновав парк, побежал на деревню.
Дверь Ивашкиной избы была открыта. Миша перешагнул порог и замер. Духота в избе была такая, точно оттуда вышел весь воздух. Стаи мух носились над столом и бились в стекла низеньких окошек. Ивашка хлебал ложкой квас из деревянной миски, стоявшей на столе, а седой дед с ложкой в руке сидел неподвижно, опустив белую голову.
— Ивашка! — окликнул Миша с порога. — Ты что не приходишь?
Товарищ его игр, встав с лавки, медленно подошел к нему. Мише
— Дядю Макара у нас староста продал, — тихо сказал он. — Вон дедушка плачет.
Ивашка тихонько всхлипнул и вытер глаза рукавом.
— Как продал? — испуганно переспросил Миша.
— Как всех продают… Одни мы теперь с дедушкой-то. За недоимки староста запродал, — угрюмо пояснил Ивашка.
Миша растерянно окинул взглядом все жилище Ивашки: маленькие окошки, закопченные стены. В углу еще лежали на полу стружки — следы работы дяди Макара. Потом посмотрел на старого деда и медленно побрел домой, чувствуя, что он в чем-то виноват перед своим другом, глубоко и непоправимо.
В этот вечер он долго сидел молча в любимом углу — в столовой на ковре. Потом поднял на бабушку большие темные глаза и тихо спросил:
— Бабушка, а меня тоже староста может продать?
Бабушка выронила из рук карты. Мсье Леви закашлялся и поправил очки, а Христина Осиповна так быстро опустилась на стул около двери, точно у нее вдруг отнялись обе ноги.
— Что ты такое говоришь, Мишенька, кто тебя научил? — Бабушка в волнении оглянулась на мсье Леви.
Но Миша повторил:
— Может… продать староста?
— Кого? Тебя?! — переспросила бабушка и засмеялась под этим упорным и непонятным ей детским взглядом. — Тебя, мой дружок, продать не могут.
Карты опять стали ложиться на свои места.
— А почему дядю Макара могут? — сказал он тихо.
— Это которого — Ивашкиного, что ль? — сразу успокаиваясь, обняла его бабушка. — Ивашкин дядя крепостной, а ты, мой дружок, дворянин и помещиком будешь. Помещиков не продают никогда. А продают, Мишенька, только крепостных.
— Людей? — перебил он бабушку, вспоминая обычное выражение Дарьи Григорьевны.
— Ну да, людей, — ответила бабушка.
— А почему? — Он смотрел куда-то в сторону.
— Как почему? — Бабушка не сразу нашла ответ. — Да потому, что они крестьяне, вот их и позволяют продавать… и… покупать.
— Кто позволяет?
Но тут бабушка рассердилась и решительно сказала:
— Когда вырастешь, дружок мой, все узнаешь. А сейчас иди спать.
И сама отвела его наверх.
Утро следующего дня рано заглянуло в Мишину комнату золотым солнечным глазом. Тихо двигались на стенах и на полу тени от зеленых веток, качавшихся за окном.
— Мишенка! — ласково окликнула его Христина Осиповна, заканчивая перед зеркалом свою прическу. — Guten Morgen! Die Sonne leuchtet, und der Himmel ist wunderblau! [5]
В самом деле день обещал быть чудесным! Солнце сияло на совершенно безоблачном небе, и весь воздух казался голубым.
Но Мишенька был серьезен в это утро и деловито спросил Христину Осиповну:
— А бабушка встала?
— Nat"urlich! [6] — весело ответила немка.
5
Доброе утро! Солнце светит, и небо ярко-голубое! (нем.).
6
Конечно! (нем.).
Тогда Миша быстро и очень решительно стал одеваться.
А бабушка в это утро в третий раз написала родным в Петербург, прося подыскать ей хорошего гувернера, да поскорей, так как внук ее стал интересоваться вопросами, не подходящими для его возраста.
Она прочитала это письмо мсье Леви, и тот вполне одобрил ее намерение.
— Тем более, — сказал он, — что и мсье le p'ere этого желал.
Мсье Леви, несмотря на свое краткое знакомство с Юрием Петровичем, питал к нему большое уважение и время от времени сообщал в письменной форме о состоянии здоровья Миши, которое все еще доставляло ему немало забот. Причина слабости Миши коренилась, по глубокому убеждению мсье Леви, в чрезмерной силе воображения, которую он усматривал даже в той склонности Мишеньки, которая проявлялась в первые годы его жизни и о которой любила, смеясь, рассказывать Елизавета Алексеевна:
— Бывало, увидит нашу кошку Мотьку и повторяет: «Кошка — окошко», «Окошко — кошка…» Даже надоест! А то пойдет к Христине Осиповне и скажет ей по-немецки, как новость какую: «Кнабе — рабе», «Тиш и фиш»… И не смеется, а точно ему это страсть как удивительно!
Отворилась дверь, и Миша вбежал в комнату. Он быстро поцеловал бабушку, поздоровался с мсье Леви и решительно забрался к бабушке на колени, что делал в тех случаях, когда хотел ее о чем-нибудь попросить.
— Ну что, шалун? Каково спал нынче?
Но внук не ответил на вопрос. Он глядел ей в глаза пытливым и настойчивым взглядом.
— Бабушка, а где ваш Гнедой?
— Вот тебе раз! — рассмеялась бабушка. — Как это где? На конюшне! Ведь ты его сам третьего дня с руки сахаром кормил.
— А где он был?
— Когда?
— Прежде! Совсем прежде!
— Да что ты, Мишенька? Когда прежде-то? У помещика Мосолова был, я его туда продала.
— А после?
— А после вернула. Увидела, что новый конь хуже, поехала к Мосолову и вернула.
— А почему он отдал?
— Как это «почему»? Потому что я ему деньги вернула!
— Бабушка! — сказал Миша и остановился на мгновенье, переводя дыхание. — Верните дядю Макара… как Гнедого вернули!
Бабушка, не шевелясь, во все глаза смотрела на внука.
— Господи-батюшка, — проговорила она наконец. — Ведь это как подвел-то! И большой не догадается: начал с Гнедого, а к Макару подвел!
— Я вам говорил! — торжествующе произнес мсье Леви. — Этот мальчик уже имеет свои собственные желания.