«Из пламя и света»
Шрифт:
— Кого ты имеешь в виду?
— Да многих.
— Одного я здесь уже узнал, — сказал Лермонтов, помолчав, — это доктор Майер, которого я нахожу весьма замечательным человеком.
— Уже знакомы? — удивился Сатин и остался очень доволен, узнав подробности первой встречи Лермонтова с Майером. — Мы ведь с доктором Майером отсюда вместе в Ставрополь отправимся на всю зиму. А сюда на воды недавно из Москвы Белинский приехал. Майера ты уже знаешь — теперь я тебя непременно с Белинским познакомлю. Он у меня бывает. А твой путь куда лежит отсюда? Каков маршрут?
— Мой
Вечером этого же дня Лермонтова ждала еще одна встреча.
Доктор Майер прогуливался по аллее Пятигорского бульвара в обществе худощавого человека с задумчивым лицом и усталой походкой.
Увидев Лермонтова, Майер быстро подошел к нему и сказал вполголоса:
— Пойдемте, я познакомлю вас с Валерьяном Голицыным. История его весьма примечательна. Он был одним из участников восстания двадцать пятого года…
Сердце Лермонтова дрогнуло и сильно забилось. Как на пороге отрочества, когда впервые услыхал он о великом декабрьском событии в Петербурге, как позднее, когда слушал рассказы Раевского, так и теперь, уже взрослым, он не мог унять этого биения.
Сбылась надежда, жившая в его сердце с детских лет: он увидел человека, который был 14 декабря на Сенатской площади, настоящего борца за новую жизнь России!
ГЛАВА 3
Вечерело. Лермонтов ехал, не торопя лошадь, поглядывая вперед, куда убегала неровная, с набросанными камнями, дорога. Около быстрого ручейка, журчащего по камням под шатким мостиком, остановился напоить лошадь. И пока она пила, раскрыл, спохватившись, свою походную сумку — не забыл ли в Ольгинском подорожную?!
Нет, вот она, целехонька: номер двадцать первый — из Ольгинского укрепления через Ставрополь, наконец, в Тифлис! Он так и знал, что опоздает: первый поход уже кончился, а второй не утвердили. Но все-таки все сошло благополучно.
И хорошо, что подорожная через Ставрополь. Это уже третий раз будет он в этом городе. В первый раз никого не видел из-за болезни. Дядюшка Павел Иванович Петров, начальник штаба войск Кавказской линии и Черноморья, на правах начальства и родственника сразу велел в госпиталь ложиться. Во второй раз — как ехал в Ольгинское из Пятигорска — торопился застать Вельяминова за Кубанью и опять никого, кроме Павла Ивановича, не повидал.
Вот уже далеко позади осталось Ольгинское укрепление. В сумерках совсем слились с туманом кустарник, окружающий укрепление, и земляные насыпи. Да, нелегка жизнь в этих укреплениях, похвалиться нечем!.. Он видел не одно Ольгинское: в других еще хуже.
Враги кругом, стерегут каждый шаг, провиант подвозить и трудно и опасно, воды питьевой не хватает, а лихорадка свирепствует вовсю, особенно во время осенних дождей.
Однако как быстро темнеет! Но хоть дни стали короче, осени и в помине нет. Только кое-где на холмах, на местах высоких чуть тронуты осенним золотом лиственные деревья.
Ночь еще не наступила, а его неудержимо клонило ко сну: сказывалась усталость. В Ольгинском после долгого и трудного пути передохнуть не дали совсем: в тот же день получил приказ выехать немедленно к своему полку в Караагач с подорожной и с рапортом к командиру.
Он несколько раз ловил себя на том, что засыпает, покачиваясь в седле. Спасала вошедшая в привычку способность дремать, сохраняя равновесие.
Он уже чувствовал себя немного бродягой и полюбил эту бродяжническую жизнь. Привык считать своим первым другом коня, своим собеседником — звездное небо, своей защитой от холода — косматую бурку да кахетинское, так быстро разливающее легкий огонь по всему телу в холодные ночи. Он любил при взгляде на синевшую вдали горную цепь, или на мглистое ущелье, или на одинокую медлительную арбу вытащить из сумки походный альбом и, поспешно соскочив с седла, набросать карандашом несколько беглых зарисовок. Их накопилось немало. Еще за Кубанью он отложил целую папку рисунков… С первой же тяжелой почтой надо будет отослать их в Петербург.
Он смутно помнил Кавказ по впечатлениям детства, когда бабушка возила его в Горячеводск, нынешний Пятигорск, и отчетливо — первое, потрясшее его впечатление от бессмертной красоты кавказских гор. И потрясение первой детской любви — встречу с девочкой, показавшейся ему, десятилетнему, прекрасным видением. Он никогда не видел ее больше, но встреча с ней оставила в его памяти неизгладимый след, неразрывно связанный с памятью о кавказских горах.
Вдали от Кавказа он вспоминал эти горы, как вспоминают родину. «Так бы и сидел и смотрел всю жизнь», — сказал он однажды Раевскому.
…Да… Раевский… Каково-то ему сейчас?..
И как давно, кажется, не было рядом ни одного друга, никого, с кем можно поговорить на одном языке — на языке многих мыслящих людей России! Сатин и Майер — только в них во время бесед в Пятигорске почувствовал он близких себе людей. Свидание с Голицыным было слишком уж мимолетным. Лермонтову вспомнилось его выразительное лицо, сдержанные, но решительные манеры и усталый, точно надломленный голос, так поразивший его в первые минуты знакомства. Прощаясь, Сатин заметил вскользь, что в начале октября все они уедут в Ставрополь — на зиму. Значит, он застанет их там!
ГЛАВА 4
Лермонтов подъезжал к Ставрополю. Пришлось все-таки заночевать на последнем постоялом дворе. Он хотел ехать дальше, дав только короткую передышку коню. Но продолжать путь ночью по дороге, размытой осенним дождем, отговорил хозяин. Зато чуть свет молодой драгун был уже в седле и с видимым удовольствием оглядел ясное небо, предвещавшее погожий день.
В одноэтажных домиках Ставрополя уже горели огни. Слава богу, что нашел хоть плохонький номер в гостинице!