Из праха восставшие
Шрифт:
– Нет, – сказала Сеси. – Ты любишь меня. Меня.
– Но я опять боюсь тебя любить, – сказал Том. – Боюсь, что ты сделаешь мне больно.
– Очень может быть, – сказала Энн.
Нет, нет, думала Сеси, я буду любить тебя всем своим сердцем! Скажи это, Энн, скажи, что я буду его любить!
Энн молчала.
Том чуть придвинулся и тронул ладонью ее щеку.
– Я нашел работу в сотне миль отсюда. Ты будешь по мне скучать?
– Да, –
– Можно, я поцелую тебя на прощание?
– Да, – сказала Сеси, прежде чем Энн успела что-нибудь решить.
Он коснулся губами чужих для Сеси губ. Он поцеловал эти губы, его била дрожь.
Энн окаменела.
– Энн! – сказала Сеси. – Да не сиди ты так! Обними его!
Энн не двигалась.
Том поцеловал ее еще раз.
– Я люблю тебя, – прошептала Сеси. – Я здесь, это меня ты видишь в ее глазах, и я люблю тебя и буду любить, даже если она не будет.
Том отстранился и взглянул ей в глаза, он выглядел как человек, пробежавший без остановки сто миль.
– Я не понимаю, что происходит. На секунду…
– Да?
– На секунду мне показалось… – Он прикрыл глаза ладонью. – Ладно. Отвезти тебя домой?
– Да, – кивнула Энн Лири. – Пожалуйста.
Том устало тронул с места. Они ехали под рокот и позвякивание машины сквозь совсем еще раннюю, одиннадцать с небольшим, осеннюю ночь, мимо сверкающих лугов и оголенных полей.
Я могла бы отдать все, что угодно, абсолютно все, лишь бы быть с ним, никогда с ним не разлучаться, думала Сеси, глядя на проплывающие мимо поля. И тут же в ее ушах еле слышно прозвучало вечное родительское предупреждение: «Будь осмотрительна. Выйдя замуж за обычного, прикованного к земле человека, ты сразу утратишь свои способности, ты же не хочешь этого, верно?»
Хочу, хочу, думала Сеси, даже и это отдала бы я без всяких раздумий, если бы только он меня захотел. Что с того, что сейчас я могу блуждать в пустынных ночных просторах, жить в птицах и собаках, кошках и лисицах, если я хочу одного – быть с ним. Только с ним.
Дорога шуршала, послушно ложась под колеса.
Энн молчала.
– Том, – сказала она наконец.
– Что? – холодно спросил Том. Он смотрел на дорогу, на деревья, на небо, на звезды – только не на нее.
– Если когда-нибудь – хоть через год, хоть когда угодно – ты попадешь в Грин-Таун, это здесь, совсем рядом, в нескольких милях отсюда, ты сможешь оказать мне небольшую услугу?
– Какую?
– Ты не будешь любезен повидаться там с одной моей подругой? – спросила Энн, запинаясь на каждом слове.
– Зачем?
– Это моя хорошая подруга. Я ей о тебе рассказывала. Я дам тебе ее адрес. – Когда машина подъехала к дому и остановилась, Энн достала из сумочки карандаш и листок бумаги, положила листок на колено и написала на нем в лунном свете несколько слов. – Ты сумеешь это разобрать?
Том ошалело кивнул и взял бумажку.
Прочитал написанное.
– Ты зайдешь к
– Когда-нибудь.
– Обещаешь?
– Да при чем тут все это? – гневно воскликнул Том. – Зачем мне какие-то имена и адреса?
Он смял записку в тугой комок.
– Обещай, ну пожалуйста! – взмолилась Сеси.
– …Обещай… – сказала Энн.
– Ну хорошо, хорошо, – крикнул он, – а теперь хватит!
Я устала, думала Сеси. Я не могу больше здесь задерживаться. Мне нужно вернуться домой. Я могу странствовать, летать лишь несколько часов в ночь. Но прежде чем уйти…
– …Прежде чем уйти, – сказала Энн.
Она поцеловала Тома в губы.
– Это я тебя поцеловала, – сказала Сеси.
Том отстранил ее и впился глазами в Энн Лири, словно пытаясь заглянуть в глубину бездонного колодца. Он ничего не сказал, но понемногу, очень понемногу его лицо стало смягчаться, и складки на нем разгладились, и закаменевшие было губы расслабились, и он все смотрел и смотрел вглубь освещенного луною лица. Затем он легко поднял ее, поставил на землю и уехал, не сказав больше ни слова, даже не попрощавшись.
Сеси покинула Энн.
Из глаз освобожденной Энн брызнули слезы, она стремглав вбежала в дом и захлопнула за собою дверь.
Сеси если и помедлила, то лишь чуть-чуть. Она взглянула на теплый ночной мир глазами кузнечика. Взглянула глазами одинокой лягушки на гладкую, как зеркало, лужу. Глазами полночной птицы взглянула с верхушки высокого, посеребренного луной вяза вниз и увидела, как потухли окна в двух фермерских домиках – соседнем и далеком, за поворотом дороги. Она думала о себе и о Семье, о своей необычной способности и о том, что никто из Семьи не может и никогда не сможет сочетаться ни с кем из людей, населяющих этот огромный мир.
Том? Ее слабеющее сознание понеслось на крыльях птицы, над кронами деревьев и над полями, буйно заросшими дикой горчицей. Ты сохранишь бумажку, Том? Ты придешь ко мне однажды, когда-нибудь, хоть когда? И тогда – ты меня узнаешь? Посмотришь мне в лицо и сразу вспомнишь, где ты видел меня прежде, и поймешь, что ты любишь меня и что я тоже тебя люблю, всеми силами сердца, всегда и навсегда.
Она взбивала крыльями прохладный ночной воздух, в миллионе миль от людей и городов, над полями и континентами, реками и холмами. Том? Еле слышно.
Том спал. Была уже глубокая ночь, его костюм висел рядом на стуле. А в правой руке, лежавшей на белой подушке, у самой его головы, был маленький листок бумаги. Медленно-медленно, по крошечной доле дюйма в секунду, пальцы Тома сомкнулись на листке и крепко его сжали. Он не увидел и не услышал, как в ярком свете полной луны появился трепещущий силуэт птицы. Несколько секунд дрозд тихо, чуть слышно бился об оконное стекло, а затем упорхнул прочь и полетел на восток, над уснувшей землей, под усыпанным звездами небом.