Шрифт:
Джон Голсуорси
Из сборника "Человек из Девона"
ЧЕЛОВЕК ИЗ ДЕВОНА
Перевод Н. Шерешевской
I
Муэ, 20-e июля.
...Здесь тихо, вернее, сонно: тихо на ферме никогда не бывает; к тому же море отсюда всего в четверти мили и, когда погода ветреная, шум его проникает в лощину. До Бриксема четыре мили, до Кингсуэра - пять, но и там ничего примечательного не найдешь. Ферма расположена в укрытом месте, будто в нише, выдолбленной высоко на склоне лощины; за фермой ползут вверх поля, а потом начинается широкий скат. Кажется, будто видно отсюда очень далеко, но чувство это обманчиво, в чем легко убедиться, стоит только пройти немного вперед. Пейзаж типично девонширский: холмы, ложбины, живые изгороди, тропы, то сбегающие круто вниз, то взбирающиеся вверх, словно по отвесной стене, перелески, возделанные поля и ручьи, ручьи всюду, где только сумеют пробиться; но склоны обрыва, заросшие дроком и папоротником, еще не тронуты рукой человека. Лощина выходит к песчаной бухте, где с одной стороны встает черный утес, а с другой до самого мыса тянутся розовые скалы - там находится пост береговой охраны. Сейчас, когда наступает страдная пора, все исполнено великолепия: и наливающиеся яблоки и зеленые, слишком уж зеленые, деревья. Погода стоит жаркая, безветренная; кажется, что и море и земля дремлют на солнце. Перед фермой растет с полдюжины сосен, они здесь словно пришельцы из чужой страны, а позади раскинулся фруктовый сад - буйно разросшийся, ухоженный по всем правилам, - о лучшем трудно и мечтать. Дом, длинный, белый, с трехскатной крышей, весь в бурых пятнах, точно врос в землю. Тростниковую крышу перекрывали года два назад - вот и все нововведения; говорят, что дубовой входной двери с железными скобами по меньшей мере лет триста. До потолка рукой можно достать, да и окна вполне могли бы быть побольше; и все же это прелестный уголок прошлого, овеянный запахом яблок, дыма, шиповника, копченой свинины, жимолости, а надо всем этим еще запах старины.
Владельца зовут Джон Форд; ему под семьдесят, а весу в нем семнадцать стоунов {Стоун - английская мера веса - 6,33 кг.} - крупный человек, ноги длинные, седая борода торчком, глаза серые, выцветшие, шея короткая, лицо всегда багровое: у него астма. В обращении он очень вежлив и деспотичен. Носит костюм из пестрого твида - кроме воскресных дней, когда надевает черный, - перстень с печаткой и тяжелую золотую цепь. В нем нет ничего низкого или мелкого; подозреваю, что сердце у него доброе, хотя близко он к себе никого не подпускает. Родом он с севера, но всю жизнь провел в Новой Зеландии. Эта девонширская ферма - все его достояние теперь. В Новой Зеландии, на Северном Острове, у него была большая овцеводческая ферма, дело его процветало, дом был всегда открыт для гостей, он делал все, что отвечало его узкому представлению о широте. Беда пришла сразу, как, в точности не знаю. Кажется, его сын, потеряв состояние на торфе, не посмел после этого взглянуть отцу в глаза и пустил себе пулю в лоб; если бы вам довелось видеть Джона Форда, вы бы легко представили себе это. И жена его скончалась в тот же год. Он выплатил долги сына до единого пенни, вернулся на родину и поселился на этой ферме. Позавчера вечером он признался мне, что на свете у него осталась единственная родная душа - его внучка, которая живет здесь вместе с ним. Пейснс Войси - теперь это имя произносится Пейшнс, а по-здешнему Пэшьенс - сидит сейчас со мной на простой крытой галерее, которая выходит во фруктовый сад. Рукава у Пейшнс засучены, она чистит черную смородину для смородинного чая. Время от времени она облокачивается о стол, отправляет в рот ягоду, недовольно надувает губы и тянется за новой. У нее маленькое круглое лицо, она высокая, тонкая, щеки словно маки; волосы пушистые, темно-каштановые; глаза темно-карие, почти черные; нос слегка вздернут; губы яркие, довольно полные; и все движения у нее быстрые и мягкие. Она любит яркие цвета. Чем-то она напоминает кошку; то она - сама приветливость, то вдруг делается неприступной, как черепаха в своем панцире. Она вся порыв, но, правда, чувства свои выказывать не любит. Порою я даже сомневаюсь, есть ли они у нее вообще. Она играет на скрипке.
Странно видеть их вместе, странно и чуть грустно. Старик ее обожает, в ней - вся его жизнь. Я вижу, как нежность борется в нем с ужасом холодного северянина перед своими чувствами; их совместная жизнь - невольная пытка для него. Она - неуемное, своенравное создание: минуту бывает сдержанной, потом - взрыв колкостей и злых насмешек. И все же по-своему она очень любит его; я видел, как она целовала его спящего. В общем, она его слушается, только при этом делает вид, что все это ей невмоготу. Образование она получила странное - история, география, основы математики, вот и все; в школу никогда не ходила; недолго училась играть на скрипке, но почти все, что знает, выучила сама. Ей хорошо знаком мир птиц, цветов, насекомых; у нее есть три кошки, которые всюду следуют за ней; от нее можно ждать любых проделок. Как-то она окликнула меня: "А у меня что-то есть для вас! Протяните руку и закройте глаза". Это оказался большой черный слизняк! Она ребенок единственной дочери старика, которую в свое время отослали с Новой Зеландии на родину, чтобы она училась в Торки, но она сбежала и обвенчалась с неким Ричардом Войси, фермером средней руки, с которым познакомилась на охоте. Джон Форд пришел в ярость; как выяснилось, предки этого фермера были главарями разбойничьих шаек по ту сторону камберлендской границы {Имеется в виду граница между Англией и Шотландией в графстве Камберленд.}, и поэтому он смотрел на "сквайра" Рика Войси свысока. А величался тот "сквайром", как мне удалось узнать, потому, что каждый вечер играл в карты с местным священником, прозывавшимся Чорт Хокинс. Нельзя сказать, чтобы род Войси был достоин презрения. Этой фермой они владели с тех пор, как она была пожалована одному из Ричардов Войси, что записано в соответствующем документе от 8 сентября 13-го года царствования Генриха VIII. Миссис Хопгуд, жена управляющего фермой, славная чудаковатая старушка со щеками, как румяные сушеные яблоки, безгранично преданная Пейшнс, показывала мне эту самую дарственную.
– Я ее храню, - сказала она.
– Мистер Форд больно уж гордый, да только и другие горды не меньше, чем он. И семья эта приличная, старинная: у них всех женщин звали Марджори, Пэшьенс или Мэри, а мужчин - Ричард, или Джон, или Роджер. Старинная семья, под стать ихним яблоням.
Рик Войси был человек непутевый и к тому же заядлый охотник; свою старую ферму он заложил всю, вплоть до тростниковой крыши. Джон Форд проучил его, скупив все его просроченные закладные, однако предложил дочери и Войси остаться жить на ферме безвозмездно; они безропотно подчинились и жили здесь, пока не погибли оба в дорожной катастрофе восемь лет назад. Старый Форд разорился годом позже, и с тех пор он живет здесь с Пейшнс. Мне представляется, что она такая неугомонная и одержимая именно из-за того, что в ней скрещиваются две крови: была бы она здешней уроженкой, она бы и чувствовала себя здесь вполне счастливой или уж совсем чужой, как сам Джон Форд, а так эти две крови борются в ней и не дают ей покоя. Такая теория может показаться надуманной, но я-то знаю, что все это верно. То она застынет на месте с плотно сжатыми губами, прижав руки к груди, и словно смотрит сквозь окружающие ее предметы; потом вдруг что-то привлечет ее внимание, и мгновенно в глазах заискрится смех - сперва добродушный, потом язвительный. Ей восемнадцать, в лодке она ничего не боится, зато сесть на лошадь вы ее не заставите - к великому огорчению деда. Он большую часть дня проводит верхом на тощем пони-полукровке, который носит его, словно перышко, несмотря на его вес.
Они дали мне здесь приют из уважения к Дэну Треффри; но с миссис Хопгуд у нас есть тайная договоренность, что я заплачу им некоторую сумму. Они вовсе не богаты; ферма эта самая большая в округе, однако больших доходов она не приносит. Глядя на Джона Форда, невозможно представить себе, что он испытывает денежные затруднения, - он как-то слишком велик для этого.
В восемь у нас молитва в семейном кругу, потом завтрак, после чего полная свобода, можно писать или заниматься еще чем-нибудь до самого ужина и вечерних молитв. В полдень каждый заботится о еде сам. По воскресеньям нужно дважды ходить в церковь в двух милях от дома, иначе впадешь в немилость у Джона Форда... Сам Дэн Треффри живет в Кингсуэре. По его словам, состояние себе он уже сколотил; здесь ему нравится - это будто спокойный сон после стольких лет бодрствования; в Новой Зеландии он хлебнул горя, пока не разбогател на одном прииске. Вы его вряд ли помните; он похож на своего дядю, старого Николаса Треффри: та же ленивая манера говорить, словно нехотя, и привычка то и дело повторять в разговоре ваше имя; он тоже левша, и в глазах тот же ленивый огонек. У него темная, короткая бородка и румяные, смуглые щеки; на висках небольшие залысины и седина, но он еще крепок, как железо. Почти каждый день он ездит верхом в сопровождении черного спаньеля, который отличается удивительным нюхом и отвращением к юбкам. Дэн рассказал мне уйму интересных историй про Джона Форда ранних скваттерских времен: слава о том, как он объезжал лошадей, жива и по сей день; он участвовал и в войнах с племенами маори; по выражению Дэна, он "человек во вкусе дядюшки Ника".
Они большие друзья и уважают друг друга; Дэн относится к старику с глубоким почтением, но влечет его сюда Пейшнс. Когда она в комнате, он почти не разговаривает, а искоса бросает на нее страстные взгляды. Отношение же Пейшнс к нему могло бы показаться жестоким, но от нее все стерпишь. Дэн хлопает дверью, но потом волей-неволей возвращается - тихо, но упорно. К примеру, вчера вечером, после ужина, сидели мы на галерее. Пейшнс перебирала струны скрипки, и вдруг Дэн (это был отчаянный шаг с его стороны) попросил ее сыграть.
– Что?
– возмутилась она.
– Играть перед мужчинами? Нет уж, благодарю!
– Почему же нет?
– Потому что я их ненавижу.
Кулак Джона Форда опустился на плетеный стол.
– Ты забываешься! Ступай-ка спать!
Бросив взгляд на Дэна, она ушла; нам было слышно, как она играет у себя в спальне; словно пляска духов, звучала ее музыка; и когда казалось, что вот она уже кончила, музыка раздавалась вновь, точно взрыв смеха. Вскоре Джон Форд церемонно попросил у нас извинения и, тяжело ступая, ушел в дом. Скрипка смолкла; мы услышали, как он сердито выговаривает ей; потом он спустился обратно. Не успел он усесться в кресло, как раздался легкий шелест, и что-то темное упало вниз, задевая ветви яблонь. Скрипка! Вы бы посмотрели на его лицо! Дэн хотел было подобрать скрипку, но старик не позволил. Позже из окна моей комнаты я видел, как Джон Форд вышел и остановился над скрипкой. Он поднял ногу, будто собирался раздавить ее. В конце концов он ее поднял, осторожно вытер и понес в дом...
Моя комната рядом с комнатой Пейшнс. До меня долго доносился ее смех и какой-то шум, словно она переставляла вещи. Потом я заснул, но проснулся, как от толчка, и подошел к окну глотнуть свежего воздуха. До чего черная, глухая ночь! Не видно ни зги, только скрюченные черные ветви деревьев; не шелохнется лист, вокруг ни звука, только иногда донесется чуть слышное похрюкиванье из свинарника, да время от времени легкий вздох. Странное чувство беспокойства и страха возникло у меня - столь неожиданное для подобной ночи. Есть здесь что-то такое, что тревожит; словно идет глухая борьба. В жизни я не встречал существа более безрассудного, чем эта девушка, или более непримиримого, чем старик; до сих пор не могу забыть, как он вытирал эту скрипку. Кажется, достаточно легкой вспышки, и пламя поглотит все. Надо всем нависла угроза трагической развязки... иль, может... все это от жары и от слишком обильного ужина матушки Хопгуд...
II
Вторник.
...У меня новый знакомый. Я лежал в саду, и он, не заметив меня, прошел совсем рядом - мужчина среднего роста, с удивительно ровной и бесшумной походкой, в довольно потертых синих брюках и фланелевой рубашке без галстука, башмаки коричневые, кепка с кожаным козырьком сдвинута на затылок. Лицо длинное, узкое, с бронзовым оттенком, загорелое до черноты; лоб высокий. Каштановые усы, острая бородка, обрамляющая щеки; подбородка не видно, но, судя по величине бороды, он должен быть широким; рот, по-моему, чувственный. Нос правильной формы, прямой; глаза серые, взгляд открытый, не то, чтобы искренний, а скорее вызывающий; две параллельных борозды на каждой щеке: одна - от уголка глаза, другая - от ноздри; лет ему, наверное, тридцать пять. В лице, осанке, движениях чувствуется жизнерадостность, слаженность, отвага, свобода от условностей.
Покусывая костяшки пальцев, он остановился перед галереей - своего рода пират девятнадцатого века, - и я недоумевал, что ему здесь надо. Говорят, можно отличить уроженца Кента от уроженца Сомерсетшира; и уж, конечно, нетрудно узнать йоркширца; так вот, этот парень мог быть только человеком из Девона, он принадлежал к одному из двух самых распространенных типов этого графства. Он свистнул, и тут же из дома появилась Пейшнс в платье цвета герани - и сама, словно вытянувшийся мак, - вспомните, как мак чуть склоняет свою головку и как гнется от ветра его стебель... Вся она, словно мак среди людей, ее пушистые темные волосы напоминают черную, матовую сердцевину мака; она такая же недотрога, и есть в ней та же дразнящая привлекательность, что и в маке, нечто роковое или, скорее, отмеченное роком. Она было направилась к этому человеку, но тут вдруг увидела меня и замерла на месте.