Из сборника 'Моментальные снимки'
Шрифт:
В тщедушной груди Джимми зашевелилось смутное чувство обиды: ведь в конце концов это его лошадь, а не Джорджа, но авторитет и важность его друга заставили это чувство заглохнуть.
Пыль была пущена в глаза на обычной тренировке в Лонг Майл на исходе августа. Бежали пятилеток Палач, с наездником весом в восемь стоунов {Стоун - мера веса, равная 14 английским фунтам.} семь фунтов, трехлеток Попугай, с наездником в семь стоунов пять фунтов, и Каллиопа, - сколько весил ее наездник, никто, кроме Полмана, не знал. Предусмотрительный Джордж Пульхер позаботился о неофициальном присутствии представителей прессы. Наездник Каллиопы получил указание добраться до финиша побыстрее, но ни в коем случае не приходить первым. Джимми и Джордж Пульхер приехали ночью. Они сидели в пролетке у кустов возле линии финиша, а Полман на своей верховой лошаденке был по другую сторону беговой дорожки.
В прозрачном, летнем воздухе все три лошади были отчетливо видны невооруженным глазом на пологом склоне перед линией старта. А Джимми в бинокль, на который он потратился, раз уж у него была лошадь, видел каждое их движение. Его лошадь приближалась, едва касаясь копытами земли, как и полагается чистокровной гнедой кобыле, и морда ее лоснилась на солнце. Сердце у него сильно забилось, и он сжал губы. А вдруг сейчас окажется, что она никуда не годится и этот птенец просто-напросто надул его! Он боялся не только потерять деньги, к страху примешивалось чувство более сокровенное, его человеческое достоинство было поставлено на кон.
Джордж Пульхер буркнул почти взволнованно:
– Вон соглядатай! Видишь, вон за тем кустом! Думает, что мы его не заметим, эге!
Джимми крепко закусил сигару.
– Они уже близко, - сказал он.
Лошади бежали широко: гнедой Палач с краю, всех дальше от них, Каллиопа - посередине. Джимми затаил дыхание, смешанное с табачным запахом. Лошадь бежала без малейшего напряжения, она отстала всего на один или два корпуса и теперь легко нагоняла соперников. А ну-ка...
Ага! Она обошла Палача и уже настигает Попугая! Джимми едва удержал радостный крик. Лошади промчались мимо, гремя копытами, лоснящаяся морда Каллиопы была почти вровень с гнедой мордой Попугая, - они пришли к финишу почти ноздря в ноздрю, а Палач отстал на целый корпус.
– Гляди, Джимми, вон он какого стречка задал, тот малый. Вон бежит по склону, прямо как заяц! Ну, завтра в газетах появится полный отчет, будь уверен. Однако, когда берешь в руки такой отчет, нужно уметь читать между строк.
Наездники завернули лошадей и снова приближались; Полман на своей лошадке поехал им навстречу.
Джимми спрыгнул с пролетки. Он боялся упустить хоть одно слово тренера. Ведь это его лошадь! Едва не угодив к ней под копыта, он нетерпеливо спросил:
– Ну как?
Полман никогда не смотрел собеседнику в глаза. Он говорил так, словно ни к кому не обращался.
– Расскажи-ка Шрюину, как она шла, - сказал он наезднику.
– У меня был еще запасец. Если бы я хлестнул ее как следует, мог бы вырваться вперед на корпус, а то и больше.
– Ах, так!
– хрипло проговорил Джимми.
– Смотри у меня, не смей ее хлестать; ей это ни к чему, запомни.
Наездник обиженно буркнул:
– Ладно!
– Уведите ее, - сказал Полман. Затем все так же задумчиво и рассеянно добавил: - Наездник весит восемь стоунов, мистер Шрюин. У вас хорошая лошадь. Не хуже Палача.
В душе у Джимми поднялась какая-то буйная радость, - он представил себе Палача, распластавшегося в беге. Теперь и у него была лошадь. Да, черт побери, у него была лошадь!
IV
Но ввести лошадь в игру не так-то просто, это - дело тонкое и деликатное. Первым делом вы вносите комиссионный сбор. Но сколько потребуется ловких ухищрений, сколько труда, прежде чем это принесет плоды! Нужно заглушить, усыпить, обмануть шестое чувство знатока, которое, подобно инстинкту дикаря в дремучем лесу, позволяет ему на расстоянии угадывать то, что скрыто от его взгляда.
Джордж Пульхер твердо взялся за дело. С первого взгляда казалось невероятным, чтобы такой грубый и простой человек мог обладать такой тонкой интуицией, такой исключительной способностью одной рукой сеять, а другой пожинать плоды. Ничего не утверждая, он намекал, что Каллиопа и Попугай стоят друг друга.
– Попугаи, - говорил он, - не мог бы выиграть с наездником весом в семь стоунов, так что ж говорить о Каллиопе!
Мнение местных любителей скачек было для этого хитреца основой его комбинаций. До тех пор, пока мнение их было не в пользу Каллиопы, он понемногу наживался в Лондоне. А подозрения, которые, вполне естественно, порождала всякая его смелая комбинация, он без труда усыплял, осторожно распространяя неблагоприятные отзывы знатоков.
В эти первые недели, когда он в упоении хватал каждый пенс, зарабатывая на неравных ставках, пока никто не заподозрил неладное, единственный, кто вставлял ему палки в колеса, - это Джимми. Он не раз узнавал, что "этот негодный малый чуть-чуть не проболтался о настоящих статях своей кобылы". Джимми, видимо, даже мысли не допускал, что его лошадь может их подвести, и вообще задрал нос. Однажды он даже ушел из трактира, не притронувшись к своему джину, - так и оставил его на стойке. Пульхер воспользовался его отсутствием, чтобы сказать лондонскому маклеру, приехавшему разнюхать, что и как.
– Да я сам видел, как ее пробовали! А Джимми просто не хочет примириться с тем, что его одурачили.
И на другой день его агент в Лондоне получил еще несколько ставок тридцать три против одного.
Проба показала, что Каллиопа не уступит Палачу с наездником весом в семь стоунов два фунта, - прекрасная лошадь, на которую смело можно ставить семь к одному. Но когда Пульхер, развернув номер "Спортивной жизни" от 30 сентября, прочел, что она котируется сто к восьми, он вскипел. Чья это работа?
Поскольку положение изменилось, пришлось думать, как теперь быть. Он вложил в это дело триста фунтов стерлингов, почти половина ставок была сделана из расчета в среднем тридцать против одного, а теперь, когда все начнут ставить на Каллиопу, он едва ли найдет игроков, которые поставят десять против одного. Кто это посмел вмешаться?
Все объяснилось через два дня. Неизвестным, который так опрометчиво вступил в игру, был Джимми! Оказалось, он сделал это из ревности - хорош букмекер! У Пульхера даже дух захватило.