Из штрафников в разведку
Шрифт:
– Советский, говоришь? – мрачно усмехнулся Прохоров, сидевший у стола. – Ну, давай, проверим! Карту понимаешь? Ну-ка, подскажи мне, где тут у фрицев посты на дорогах, где что. А там и посмотрим, наш ты или совсем даже наоборот.
– В картах этих я не очень, но попробую, – мужчина присмотрелся и уже через минуту уверенно ткнул пальцем в бумагу: – Мы сейчас вот здесь, правильно?
– Правильно, – в голосе лейтенанта мелькнула искра интереса. – Дальше что скажешь?
– Вот здесь, в деревне, гарнизон стоит – около батальона. Пушки, пулеметы – как положено по ихнему штату. Мотоциклы, шесть грузовиков, три бронетранспортера с крупнокалиберными пулеметами. Дальше… Вот здесь на дороге пост, потом вот тут и… да, здесь вот. В Осиновке наша рота, в смысле полицейская. Три пулемета, винтовки, у командиров отделений – автоматы. Так, что еще? А, на дороге к станции еще один пост контрольно-пропускной – там фельджандармерия немецкая всеми делами заправляет. Во-от.
– Я в ваших картах ничего не понимаю, но врет он, – неожиданно подала голос Надежда. – Полицаи наши ни в какой не в Осиновке, а в Родионовке – деревня такая, километров пять отсюда будет.
– Значит, врешь ты нам, дорогой мой, – Прохоров широко улыбнулся, но от этой улыбки повеяло таким нехорошим холодом, что полицай испуганно заморгал, сжался и втянул голову в плечи, на глазах становясь меньше ростом. – А врать своим не надо бы – нехорошо это.
– А ему не привыкать – врать, – Миронов все это время намеренно поворачивался к пленнику спиной, делая вид, что внимательно наблюдает за улицей. Сейчас Алексей повернулся к полицаю лицом и без тени улыбки сказал: – Ну, здравствуй, Серый! Теперь понятно, куда ты «без вести пропал». Что, у немцев хлеб вкуснее, а шнапс крепче? Командир, это Серый, уголовник, который меня еще в штрафной роте со своими корешами пришить хотел. Корешей его в бою фрицы поубивали. А эта сука как-то вывернулась! Все, пахан, думаю, отбегался ты…
Глава 14. Октябрь 1943 года. Чернорабочие войны
– Ну, что скажешь, советский ты наш? – тоном, не обещавшим Серому ничего хорошего, сухо поинтересовался Прохоров. – Как там тебя: белый? серый?
– Врет она все, братцы! – полицай в поисках сочувствия жадно всматривался в сумрачно-равнодушные лица разведчиков и, давясь словами, снова начал рассказывать, как попал в плен, как под угрозой расстрела надел полицейскую форму, как трогательно заботился о детишках вдовой Надежды. – Ну, скажи же ты им, Надюха, а? Разве я когда обидел тебя чем? Или ребятишек твоих? Товарищи, ведь любовь у нас с ней! Я на ней жениться хотел! Так неужели детушек безвинных осиротите?
– Любовь, говоришь? – бесцветным голосом вдруг спросила Надежда. – А ты у меня согласия хоть раз спросил, полюбовничек? А за консервы твои я с тобой в расчете – сколько ты поизмывался надо мной, да сколько той самогонки выжрал с дружками. Про любовь он заговорил… Да будь ты проклят с такой любовью! Кабы не ребятишки, я б тебя, козла вонючего, сама бы сожгла – и избу б не пожалела.
– Ах ты, подстилка старая! Вон, значит, как заговорила… – Лицо Серого вдруг перекосилось от злобы, а в глазах полыхнула лютая ненависть пополам с тоской. – Сука неблагодарная! Надо было тебя вместе с твоими ублюдками, как и других прочих, – в ров или в сарае живьем сжечь! Что смотрите, падлы?! Поймали Серого, довольны? Но погодите, еще не вечер – и вы свою пулю получите. Все получите, ни один не уйдет! А ты, сука, жди теперь и дрожи – за меня есть кому отомстить! И смерть твоя будет страшная: ползать будешь, как свинья, визжать будешь и о смерти умолять!
– Что ж ты с женщиной так невежливо? – Прохоров без замаха, неуловимо быстрым движением ударил полицая в лицо – жестко ударил, намеренно разбивая в кровь губы и нос. С равнодушной брезгливостью наблюдая, как уголовник, хлюпая кровью и подвывая, приплясывает от боли и страха, сказал: – Ну, вот так уже лучше. Ты сопли свои поганые подбери и молчи – чуть дольше проживешь. Дукин, тащи-ка его в сарай! Не надо ребятишкам такое кино видеть.
– Что вы со мной… делать хотите? – шлепая разбитыми губами, сдавленно просипел Серый, но Дукин договорить полицаю не дал – сгреб и силой выволок слабо упиравшегося уголовника из избы.
– Дело, конечно, ваше, – подала голос хозяйка, – но их ведь искать начнут – и полицаи, и немцы. Так сразу ко мне и пожалуют. Тогда и мне, и ребятам моим сразу конец – повесят или сожгут! А идти нам отсюда некуда – кому мы где нужны…
– Никого они не найдут, – уверенно ответил лейтенант, – это я тебе обещаю! Все чисто сделаем – ни одной травинки кровяной не останется. Трупы в лес завезем и в болотине утопим. Лошадь бросим, она домой вернется. А пропажу полицаев на партизан спишут. Есть же у вас тут где хоть маленькие отряды?
– Да разговоры ходят, но сама не видела никогда, – нерешительно ответила Надежда и с сомнением покачала головой: – Ой, боюсь я, не быть добру!
– Волков бояться, хозяюшка, – в лес не ходить! – Прохоров подбадривающе подмигнул женщине и деловито распорядился: – Все за мной! Ганевич, Ахатов – в охранение! Миронов – со мной!
Дукин особо мудрить не стал – привязал Серого к столбу, подпиравшему ветхую крышу сарая, некогда бывшего сеновалом. Уголовник встретил лейтенанта и Миронова взглядом, в котором одновременно смешались и страх, и ненависть, и робкая надежда на то, что разведчики передумают и все еще может закончиться благополучно.
– Дукин, выйди! – Прохоров, не обращая внимания на тихо поскуливающего пленника, требовательно посмотрел на Алексея: – Рядовой Миронов, перед вами стоит враг. По законам военного времени предатель и полицай Серый приговаривается к высшей мере – к смертной казни! Приказываю приговор привести в исполнение!
Алексей, темнея лицом, неуверенно сдернул с плеча ремень автомата и передернул затвор.
– Ты что, стрелять собрался? Совсем сдурел – хочешь всю округу на ноги поднять? – сухо спросил Прохоров, хлопая ладонью по стволу мироновского ППС.
– А как тогда? – растерянно посмотрел на командира Алексей.
– Как, как… Кверху каком, вот как! – разозлился лейтенант и коротко приказал: – Ножом его кончай!
– Товарищ лейтенант, нельзя же, наверное, так, – неуверенно пожал плечами Миронов. – Он же вроде как военнопленный, да еще и связанный…
– Военнопленный – это солдат вражеской армии, захваченный с оружием в руках, – сузив глаза и бледнея от злости, сквозь зубы процедил Прохоров. – Или добровольно сдавшийся. А эта тварь не военнопленный, а предатель Родины, трус и последний гад! Прикажешь тут трибуну поставить и судить его по всем правилам? Может, еще и оркестр военный, а? Вот что, боец, мне тут гимназисты и истерички с нервами не нужны, понял?! Мне волкодавы нужны! Чтоб грызть любую фашистскую падлу на раз, а не антимонии разводить! Вот такая тебе моя политинформация. Кончай этого гада – у нас еще дел невпроворот… Утри сопли и доставай нож! В шею не бей – кровь саданет так, что весь сарай угваздаем, а нам лишние следы ни к чему. Под вздох бей – так оно и проще, и надежнее!
– Люди вы или кто? Что ж вы меня, как свинью, колоть собираетесь? – потерянно сказал Серый, глядя себе под ноги. – Советы он дает… Я ж какой-никакой, а человек!
– Человек?! – лейтенант дернул шеей и яростно ощерился. – Это ты человек? Да ты клоп вонючий, дерьма куриного кусок, а не человек! Такие, как ты, хуже любого скота! От лошадей и коров ничего кроме пользы, а вы? Жрете, пьете, баб тискаете… Ты за всю свою жизнь поганую хотя бы на кусок хлеба своими руками заработал, падла?! Да у тебя даже имени нормального нет – только кличка собачья. А туда же – человек он! Все. Кончай его!