Из современной немецкой поэзии

Грюнбайн Дурс

Цвело белым, цвело красным. На юг я ехала за этим цветеньем. Олеандр красный, олеандр белый. Был ли мой путь напрасным? Что я ищу? Не компромиссы. Что нахожу? Чего совсем не искала. Я много теряла, а обретала — вот разве что южные кипарисы. Вы, кипарисы, — в ночных наваждениях, вас создали

тени — из лунного света. Не те вы деревья, чужое все это. Береза шумит в моих сновидениях.

Ойген Гомрингер

Сонет

Вот говорят, мы целого частицы. Вы не согласны? Но, по крайней мере, в нас живы и растения, и звери, черт знает, что в нас может затаиться. Вот говорят, нас сделали небрежно. Природа не особенно трудилась, слепым страстям мы отданы на милость и шишки набиваем неизбежно. Вот говорят, не надо нам сонетов, в них не решить практических вопросов. Но — не мудрец поэт и не философ, в четырнадцати строчках — для поэтов — всех вечных тем чуть слышный отголосок, хоть точных не содержится ответов.

Дурс Грюнбайн

Ноябрь 89-го

В тот вечер чья-то жалкая оговорка [2] перевернула людям всю жизнь. Кто-то переврал текст — и в момент рухнули священные запреты. Простым и будничным выглядело это невероятное сообщение Перед кучей микрофонов и камер. Таким же было и крушение призраков, Порожденных больным разумом власти. Впервые Мы увидели робкие улыбки коммунистических авгуров — Как у проигравшихся картежников, вдруг осознавших, Что они натворили, чувствуя свою безопасность и безнаказанность. Заикаясь от страха, но еще с привычной угрожающей интонацией Эти старые хрычи объявили, что «сейчас» освобождают нас — своих заложников. В ту же ночь открылись все шлюзы, И человеческий поток хлынул на призывный свет той части города, Которая тридцать лет жила, как осажденная крепость. И этот поток подхлестнуло лишь одно неправильно прочитанное слово: «сейчас». Пока железные ворота не успели снова захлопнуться, Люди ринулись, чтобы смести проклятие, душившее целый народ. С открытым ртом, на обочине, застыл потрясенный пограничник: Как теперь жить? Ведь нет больше команд и приказов. Власть молчала — впервые за много лет. Под утро, после фейерверка и беспорядочной езды по городу, Когда закончилось бесплатное пиво и были выплаканы все слезы, Счастье водворилось на улицах Западного Берлина. Где-то на перекрестке стоял забытый, До колес обгоревший «трабант», и его владельцы С облегчением повесили ключ на ближайшем дереве. Приведенные своими детьми, целые семейные кланы Бродили по центру — бесцельно и умиротворенно. А некоторые уже блаженно спали, привалившись к стене, — Около больших магазинов, у витрин, На обретенных наконец-то камнях свободной земли.

2

Рассказывая в телепередаче о новом порядке выезда на Запад, секретарь ЦК СЕПГ Гюнтер Шабовски случайно оговорился, что граница будет открыта «сейчас». В результате жители Восточного Берлина толпами устремились в западную часть города, что и привело к падению Берлинской стены. (Прим. перев.)

Самка гепарда в московском зоопарке

Такие дорогие меха носят разве что Подруги бандитов — по вечерам, в казино. Скользящая походка, как у юных бесполых моделей на подиуме, Сверкание глаз, как от вспышек фотоаппаратов. Грациозная кошка, это ее запечатлел восторженный Пизанелло (Пятнистая шкура, кончики шерстинок блестят, как Золотое руно). Мечется по вольеру взад и вперед, припадая к земле, И спина ее подрагивает при каждом движении. За миллиметр До глубокого рва отточенным движением поворачивается И, не взглянув, уходит. Что ей там делать — с ее слухом и обонянием? За рвом и колючей проволокой — только шум и запах тел Этих особей, суетящихся, как обезьяны, И притаскивающих своих детенышей — поглазеть на нее. Задыхаясь в тяжелом воздухе большого города, Она вспоминает, как пахнет саванна… А белые банты У какой-то девочки кажутся кусочками нежного мяса газели. Голова хищницы напрягается, в глазах рябит, ей чудится Стадо зебр, бегущих по московским улицам. И она еще долго потягивается, забыв о каменном плене.