Из воспоминаний сельского ветеринара
Шрифт:
Небезынтересно, как мои нравственные принципы не выдерживали соблазна. Но, сказал я себе, кому от этого какой вред? Я ведь ничего лишнего не присваиваю, а просто меняю время. Ни ВВС, ни положение на фронтах не понесут никакого морального ущерба. Задолго до того, как затемненный автобус въехал на затемненные улицы Скарборо, я уже твердо знал, что не отступлю. На следующее же утро я написал в Дарроуби одному приятелю и объяснил ему, что и как следует сделать.
Однако выяснилось, что я все-таки не такой закоснелый преступник, каким считал себя, ибо день ото дня меня все сильнее мучили сомнения. Правила в УАК были строгими, и, попадись я на таком обмане, мне пришлось
В роковой день мы после обеда валялись на койках, как вдруг в коридоре загремел зычный голос:
— Рядовой второго класса Хэрриот! Ну-ка, Хэрриот, давай сюда!
У меня сердце ушло в пятки. Я как-то не думал, что мне придется иметь дело с самим старшим сержантом Блакеттом. Ну, там со старшим рядовым, с капралом, на худой конец с кем-нибудь из младших сержантов, но не с таким же начальством!
Старший сержант Блакетт был беспощадным блюстителем дисциплины, никогда не улыбался и обладал внутренней внушительностью, которую усугубляли высокая сухопарая фигура, широкие костлявые плечи и рубленая физиономия. Обычно нашими дисциплинарными проступками занимались младшие сержанты, но уж если воздаяние исходило от старшего сержанта Блакетта, оно запоминалось надолго.
И вновь я услышал зычный голос, раскатывавшийся над нашими головами на плацу каждое утро:
— Хэрриот! Давай-давай сюда, Хэрриот!
Я уже выскочил из спальни и рысил по натертому полу коридора. Перед высокой фигурой я остановился как вкопанный и вытянулся.
— Есть, старший сержант!
— Ты Хэрриот?
— Да, старший сержант.
Он помахивал рукой, и зажатая в его пальцах телеграмма зашуршала о голубую шерсть его брюк. Я ждал, а сердце у меня колотилось все отчаяннее.
— Так вот, рад тебе сказать, что твоя жена разрешилась благополучно. — Он поднес телеграмму к глазам. — Значит, так: «Мальчик, оба чувствуют себя хорошо. Сестра Браун». Позволь, я тебя первый поздравлю. — Он протянул мне руку, а когда я ее пожал, вдруг улыбнулся. И внезапно стал удивительно похож на Гэри Купера, тогдашнего короля американского экрана.
— Теперь, конечно, тебе не терпится помчаться к ним, а?
Я тупо кивнул и, наверное, показался ему на редкость бесчувственным отцом и мужем. Тем не менее он положил мне руку на плечо и повел меня в канцелярию.
— Ну-ка, ребята, пошевеливайтесь! — Басовые органные ноты обрушились на писарей за столами. — Сверхсрочное дело. Вот новоиспеченный папаша. Увольнительная, железнодорожный пропуск, жалованье — и поживей!
— Есть, старший сержант! Сию минуту, старший сержант!
А он отошел к железнодорожному расписанию на стене и начал его изучать.
— Ехать тебе ведь недалеко. Ну-ка, посмотрим. Дарроуби… Дарроуби… Ага! Поезд на Йорк отходит в три двадцать. — Он взглянул на свои часы. — Можешь успеть, если поторопишься.
Когда он снова заговорил, нарастающие волны стыда уже захлестывали меня почти с головой.
— Бегом марш собираться! А мы тем временем закончим с документами.
Я переоделся в парадную форму, кое-как запихал все необходимое в вещмешок, вскинул его на плечо и кинулся назад в канцелярию.
Старший сержант уже ждал меня с длинным конвертом в руке.
— Тут все, сынок, и времени у тебя полно. — Он оглядел меня с ног до головы, потом обошел со всех сторон и поправил белую эмблему на моей фуражке. — Так-то лучше. Надо ведь, чтобы твоей хозяйке тебя не стыдно было, верно? — Он снова одарил меня гэрикуперовской улыбкой. Как это я раньше не замечал, что он очень красивый мужчина, а глаза у него добрые?
Мы пошли по коридору к выходу.
— Это у тебя первый, так?
— Да, старший сержант.
Он кивнул:
— Знаменательный для тебя день. У меня их трое. Совсем уже взрослые стали, но все равно я по ним стосковался. Чертова война! Знаешь, я тебе завидую: войдешь вечером в дверь и увидишь своего сына, в самый что ни на есть первый раз.
У меня даже уши горели, таким виноватым я себя почувствовал. Мы остановились на верхней площадке лестницы, и я не сомневался, что бегающие глаза и смущенный вид выдадут меня с головой. Но старший сержант Блакетт смотрел куда-то поверх моей головы.
— Знаешь, малый, — сказал он негромко, — самое лучшее время в твоей жизни подошло.
По парадной лестнице нам ходить не разрешалось, и, сбегая по узким каменным ступенькам черного хода, я снова услышал зычный голос:
— Кланяйся от меня обоим!
Мне было донельзя хорошо с Хелен. Мы отправлялись на долгие прогулки, и я узнал, какое это удовольствие — катить перед собой коляску. А Джимми каким-то чудом преобразился в очень даже симпатичного младенца. Получи я отпуск в положенное время, всего этого счастья мне не видать бы, так что мой план увенчался бесспорным успехом.
Но никакого торжества я не испытывал. Что-то меня грызло. И грызет по сей день.
Старший сержант Блакетт испортил мне всю радость.
Эта белая порода, произошедшая от неприхотливых свиней, которых в старину держали жители уэльских холмов, очень напоминает ландрасов длинным туловищем и длинным рылом, прикрытым опущенными на него ушами. Как и у других пород, опорос бывает дважды в год. Свиноматка приносит до десяти поросят и кормит их два месяца. Когда свинью откармливают на продажу, в ее рацион вводят большое количество отходов молочного производства, и прежде всего сыворотку.
Во время второй мировой войны на бензин были введены строжайшие нормы и на улицах вновь появились конные экипажи. Этот фургон, запряженный парой шайров, обслуживал одну из лондонских товарных станций в 1942 году. Возникший спрос на лошадей привел к повышению цен на них с 40 фунтов стерлингов до 60.
На протяжении второй мировой войны повсюду в йоркширских холмах по 50 часов в неделю трудились одетые в комбинезоны и зеленые джемперы молодые женщины и девушки — доили, пахали, жали, косили сено и выполняли всякие другие сельскохозяйственные работы. Это были члены Женской земледельческой армии, насчитывавшей к 1943 году 80 тысяч человек. Они заменили работников, призванных в армию. Более трети составляли горожанки — и призванные, и уехавшие в деревню добровольно. Опыта у них не было никакого: одни прошли краткосрочные курсы, другие учились в процессе работы. Они ехали туда, куда их посылали, но оставались гражданской организацией, и труд их оплачивали фермеры, которым требовалась их помощь.