Из воспоминаний
Шрифт:
Я в рукописи ничего не писал от себя, а ссылался на документы и свидетельства, в том числе на доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Но уже в 1969 году появились другие документы и свидетельства, которые противоречили ранее опубликованным. Кому и чему верить? Мне казалось, что Симонов при его осведомленности во всем, что касается ключевых событий Отечественной войны, должен знать истину.
Симонов встретил меня очень приветливо и внимательно выслушал мой рассказ и о партийных делах, и о сомнениях по поводу событий и поведения Сталина в первые дни войны. Продолжать разговор в своем кабинете он не хотел и предложил мне выйти из дома и пройтись по небольшому лесному участку. Однако и теперь Симонов говорил довольно уклончиво. Да, в распоряжении Симонова имелись свидетельства о том, что Сталин через несколько дней после начала войны на два-три дня покинул Кремль и даже не подходил к телефону. Он вернулся к делам только вечером 30 июня, когда к нему приехали почти все члены Политбюро и было решено создать Государственный комитет обороны во главе со Сталиным. Однако затем Симонов начал пространно рассуждать о возможных причинах такого поведения Сталина. Симонов вспомнил даже неожиданный уход с престола Ивана IV в XVI веке, паломничества к нему из Москвы с просьбой вернуться на царство и возвращение царя, позволившее ему основать опричнину и начать еще более крутые расправы над боярством.
Остаток этого дня мы провели вместе. Симонов пригласил меня поужинать, а затем пойти на просмотр какого-то интересного фильма в кинозале расположенного недалеко от Красной Пахры научного института.
В 70-е годы в Советском Союзе тема Отечественной войны стала основной темой всей нашей идеологии и пропаганды. Еще в конце 60-х годов Симонов не раз говорил, что в собственной работе он будет уходить от военной тематики, что его занимают теперь другие вопросы. Но сделать это он так и не смог, ибо и в литературе тема Отечественной войны оставалась главной.
Развитие этого направления – и в истории, и в литературе, и в идеологии – происходило не за счет углубления. Наоборот, книги о войне становились все более поверхностными.
Симонов работал много. Он участвовал в создании нескольких новых фильмов, сумел издать часть своих военных дневников. Однако прежнего подъема и удовлетворения работой уже не было. Симонов часто болел. Мы встречались только случайно. Помню, как на похоронах Александра Бека в конце 1972 года Симонов, увидев меня, решительно пересек зал Дома литераторов, где проходила панихида, поздоровался за руку и тихо стал расспрашивать, как идет моя жизнь и работа. Еще года через два-три, увидев меня на улице в Красной Пахре, Симонов остановился, отвел меня к изгороди своего дома и долго расспрашивал, главным образом о Жоресе, который в 1973 году выехал в научную командировку в Англию, а через несколько месяцев был лишен советского гражданства и остался жить и работать за границей. Мы беседовали около часа, я рассказал ему и о своих новых книгах, и о тех, что уже вышли в свет за границей. Было видно, что некоторые из моих новых работ Симонову интересны, но он не просил дать ему для чтения русские рукописи, а я не предлагал сам, следуя твердому правилу ничего никому не навязывать, но и не отказывать в просьбах.
В 1979 году я с большим огорчением узнал о преждевременной смерти Симонова. Я всегда относился к Симонову с уважением, но мне было жаль, что при своей огромной работоспособности, таланте и знаниях он все же не сделал чего-то главного, что мог сделать только он и никто другой. Лишь через несколько лет я узнал, что весной 1979 года в подмосковной больнице Симонов начал диктовать своему литературному секретарю Нине Павловне Гордон новую большую работу о Сталине. Он хотел рассказать теперь все, что он знал или думал о Сталине в разные годы жизни, а также о том, что мы называем теперь «сталинизмом». Симонов торопился, не заботясь уже о литературной форме, но не успел довести эту работу до конца. Рукопись составила около трехсот страниц машинописного текста.
Симонов писал о своей жизни и работе, а также о размышлениях, не придерживаясь строгой хронологии. Он рассказывал о многих писателях, о политических деятелях, но главным образом о Сталине. Еще на XIX съезде КПСС Константин Симонов был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, присутствовал на последнем Пленуме ЦК КПСС с участием Сталина и дал теперь весьма точное описание этого Пленума. Симонов подробно рассказывал об участии Сталина в литературных делах и в работе Комитета по Сталинским премиям, об отношении Сталина к отдельным писателям, о беседах со Сталиным. Смерть оборвала эту работу на одной из самых важных для Симонова проблем – Сталин и Отечественная война. Я знал об этих записях Симонова, но смог их прочесть только весной 1988 года в журнале «Знамя». Публикация была подготовлена Лазарем Лазаревым, она называлась «Глазами человека моего поколения» и имела подзаголовок: «Размышления о И. В. Сталине».
Еще через полгода вышла в свет и одноименная книга, но с добавлением многих материалов из архива Симонова, главным образом об Отечественной войне. Здесь были записи бесед с Жуковым, И. Коневым, с адмиралом И. Исаковым, маршалом А. Василевским. Книга Симонова поступила в продажу в январе 1989 года. Однако несмотря на тираж в четыреста тысяч экземпляров она была почти не замечена в огромном потоке литературы, который буквально обрушился на наши головы в 1988–1990 годах.
1989, 2001
Рой Медведев Три встречи с Ильей Эренбургом
Я познакомился с Ильей Григорьевичем Эренбургом в конце 1965 года. Это произошло благодаря стечению обстоятельств. Еще с осени 1963 года у меня сложились дружеские и доверительные отношения с Евгенией Семеновной Гинзбург, автором замечательных художественных мемуаров «Крутой маршрут». До 1967 года рукопись этой книги ходила в списках и быстро распространялась в потоках Самиздата. После того как Евгения Гинзбург получила небольшую квартиру в Москве – в одном из домов Союза писателей на Красноармейской улице – у нее по вечерам стало собираться весьма пестрое общество друзей из бывших зэка, писателей, поэтов и людей из «окололитературного мира», но в самом хорошем толковании этого понятия. Евгения Гинзбург отличалась не только умом и талантом, но и терпимостью, а также умением почти безошибочно отличать плохое от хорошего и фальшивое от настоящего – и в литературе, и в жизни.
В этом обществе я познакомился с Натальей Ивановной Столяровой, которая также провела много лет в тюрьмах и ссылках и была в заключении и на этапах рядом с Е. С. Гинзбург. Теперь Столярова работала личным секретарем и помощницей И. Г. Эренбурга и пользовалась его доверием. Наталья Ивановна прочла мою пока еще черновую рукопись о сталинизме и решила, с моего согласия, показать эту работу Илье Григорьевичу. Недели через три Столярова сообщила мне, что ее шеф уже прочитал рукопись и просил пригласить автора для беседы. При этом был назначен точный день и час для встречи. Илья Эренбург был очень занятым человеком, и каждый день у него был расписан до мелочей.
В назначенный день я поднимался по лестнице в доме № 8 по улице Горького. Меня удивило, что на одной из лестничных площадок расположилась целая семья. Было очевидно, что эти люди живут здесь уже несколько дней и не собираются уходить. Это были, как я узнал от Столяровой, люди из Башкирии, которые приехали к Эренбургу по своим делам. Эренбург был не только популярным писателем и общественным деятелем, членом Всемирного Совета сторонников мира и Комитета по присуждению Ленинских премий, но и депутатом Верховного Совета СССР от Башкирской АССР. Неудивительно, что многие жители этой республики считали своим правом обращаться к депутату с разного рода жалобами и просьбами, нередко приезжая для этого в Москву без всякого предуведомления.
Принять всех желающих, даже просто выслушать их, а тем более чем-то помочь в запутанных делах Эренбург не мог, а иногда и не хотел. Обычно посетителям говорили, что писателя в Москве нет. Большинство приезжих уходили разочарованными. Но некоторые оставались ждать Эренбурга, располагаясь прямо на лестничных площадках. Из квартиры писателя можно было выйти и на другую лестницу, по которой Эренбург как приходил, так и уходил. Была у него, конечно, и дача под Москвой, где он проводил больше времени, чем в московской квартире. Я обратил внимание на огромный железный почтовый ящик, прикрепленный к дверям квартиры писателя. Обширную почту он получал непосредственно из почтового отделения, из редакций газет и журналов и из разного рода канцелярий. В железный ящик на двери бросали письма, послания и литературные работы люди, которые не хотели пользоваться услугами почты.