Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак
Шрифт:
Судья подал знак, и вооруженные стражи схватили Бетизака и повели его прочь. Когда он спускался по ступеням епископского дворца, народ обступил его со всех сторон таким плотным кольцом, словно боялся, как бы он не удрал. Бетизак думал, что его ведут из города, с тем чтобы отправить в Авиньон. Внизу, у лестницы, он вдруг увидел своего старика. Тот сидел на тумбе, лицо его светилось радостью, которую Бетизак истолковал как добрый знак: он кивнул ему головой.
— Да-да, все идет на лад, — молвил старик в ответ и рассмеялся.
Он встал на тумбу и, оказавшись над толпой, закричал:
— Не забудь же, Бетизак, это я дал тебе хороший совет!
Потом, сойдя с тумбы на землю, старик поспешно, насколько позволял ему преклонный возраст, зашагал по улице,
Бетизака вели туда же, но по другой, широкой улице, по-прежнему в окружении огромной толпы, которая время от времени разражалась негодующими криками. Преступник различал в этих криках лишь голос ярости народа, который видит, что добыча от него ускользает, и он даже удивлялся тому, что эти люди позволяют ему так спокойно выйти из стен города. Когда его привели на площадь перед епископским дворцом, то и здесь он не был встревожен гневным криком толпы, подхваченным теми, кто его сопровождал. Но тут люди устремились к самой середине площади, где был сложен костер, из которого поднималась виселица, протягивая к главной улице свою тощую руку с цепью и железным ошейником. Бетизак остался один со своими четырьмя стражниками — настолько все торопились занять удобные места около эшафота.
В эту минуту истина предстала перед Бетизаком во всей своей наготе: она обрела облик смерти.
— О герцог, герцог, — вскричал он, — я погиб! Помогите, помогите!..
Толпа ответила возгласами проклятия: она проклинала герцога Беррийского вместе с его казначеем.
Так как преступник ни за что не хотел идти дальше, четверо стражников подняли его и понесли на руках; он отбивался, кричал, что он вовсе не еретик, что он верит в воплотившегося Христа и Святую Мадонну, божился, что говорит правду, просил у народа пощады, но каждый раз слова его встречались взрывами хохота. Он призывал на помощь герцога Беррийского, но крики “Смерть! Смерть!” были ответом на все его мольбы. В конце концов стражники подтащили Бетизака к костру. И здесь он увидел старика: тот стоял, опершись на одно из бревен, загораживавших проход к костру.
— Негодяй! — воскликнул Бетизак. — Это ты привел меня сюда!.. Люди добрые! Я ни в чем не виноват, этот человек околдовал меня. Спасите, люди добрые, пощадите!..
Старик рассмеялся.
— Память, видать, у тебя хорошая! — крикнул он Бетизаку. — Не забываешь друзей, которые советуют тебе добро. Вот мой последний совет: подумай о душе своей!
— Да-да… — промолвил Бетизак, надеясь выиграть время, — да-да… священника… священника!..
— А на что ему священник-то? — спросил старик, повернувшись к толпе. — У этого изверга нет души, а тело его уже погибло!
— Смерть ему! Смерть ему! — ревела толпа.
К Бетизаку подошел палач.
— Бетизак, — обратился он к нему, — вы осуждены на смертную казнь, ваши дурные поступки привели вас к печальному концу.
Бетизак не двигался, глаза его бессмысленно смотрели вокруг, волосы встали дыбом. Палач схватил его за руку, и пошел он покорно, как ребенок. Взойдя на эшафот, палач приподнял преступника, а подручные, раскрыв ошейник, надели его на шею Бетизаку: он повис, хотя удушье еще не наступило. В эту самую минуту старик схватил заранее приготовленный горящий факел и поджег костер; палач и его помощники соскочили с помоста. Пламя, готовое поглотить несчастного, возвратило ему силу. И тогда он, без единого крика, уже не прося больше пощады, схватился обеими руками за цепь, на которой висел, и, цепляясь за кольца, стал карабкаться по ней все выше и выше, пока не добрался до перекладины. Обхватив ее руками и ногами, он, насколько это было возможно, удалился от пламени. Костер пока еще только разгорался, пламя его не доставало, но вскоре оно охватило всю виселицу и, как живое, наделенное душой существо, как змея, подняло голову к Бетизаку, меча в него дым и искры, и наконец лизнуло его огненным языком. От этой смертоносной ласки несчастный закричал: одежда на нем запылала.
Воцарилась глубокая тишина: толпа замерла, боясь упустить мельчайшую подробность в этой последней схватке между человеком и стихией; слышны были только его жалобные стоны и ее ликующий рев. Человек и огонь, жертва и палач, казалось, сплелись друг с другом в смертельном объятии, но наступила минута, и человек признал себя побежденным: колени его ослабли, руки отказывались держаться за раскаленную цепь; он испустил истошный крик и, свалившись, повис, охваченный пламенем. Это бесформенное существо, уже утратившее человеческий облик, еще несколько секунд судорожно извивалось в огне, потом замерло в неподвижности. Еще через мгновение кольцо, державшее цепь, высвободилось, ибо и сама виселица уже горела, и тоща, словно увлекаемый в преисподнюю, труп упал и исчез в пламени костра.
Несметная толпа сразу же молча разошлась, подле костра остался только старик, и каждый спрашивал себя, уж не сам ли сатана явился за душой грешника.
Старик этот был человеком, чья дочь стала жертвой насилия Бетизака.
ГЛАВА VI
А теперь, если читатель желает в подробностях представить себе описываемые события и готов для этого вместе с нами покинуть стены Безье; если он согласен оставить цветущие равнины Лангедока и Прованса, их знаменитые города, где звучит язык, пришедший из древних Афин и Рима; оставить сребролистые оливковые рощи, воды, что струятся в густо поросших олеандром берегах, омываемых волной, еще теплой от лучей босфорского солнца, — если он готов покинуть все это ради гористой Бретани, ради ее вековых дубрав и древнего языка, ради ее зеленых океанских пучин, тоща давайте перенесемся в окрестности древнего Ванна, остановимся в нескольких лье от этого города и войдем в укрепленный замок — надежную резиденцию одного из тех могучих феодалов, которые в любую минуту готовы превратиться в опасных бунтовщиков. Там, отворив резную дверь низкой столовой, мы увидим двух человек, сидящих за столом, на котором стоит чеканной работы серебряный кубок, наполненный вином и пряностями. Видимо, один из них был с этим напитком в большой дружбе, между тем как другой от питья воздерживался, словно бы по предписанию медиков, и всякий раз, когда товарищ, бывший не в состоянии заставить его выпить до дна драгоценную влагу, пытался хотя бы подлить ему в неполный стакан, тот упорно накрывал свой стакан рукою.
Первый, означенный нами как противник трезвости, был человек лет пятидесяти — шестидесяти, состарившийся под боевыми доспехами, которые и сейчас покрывали его с головы до ног; смуглый, чуть порозовевший лоб этого человека, обрамленный расчесанными на пробор седеющими волосами, был изборожден морщинами, причем не столько от старости, сколько от тяжести шлема; он опирался локтями о стол, положив подбородок на сильные руки, так что рот его, спрятанный в густых усах, которых он то и дело касался нижней губой, оказывался как раз на уровне серебряного кубка, куда он поминутно заглядывал, словно следя за убывающей при каждом очередном глотке влагой.
Второй был красивый молодой человек, одетый в шелк и бархат; небрежно развалившись в широком герцогском кресле и положив голову на его спинку, он не менял этой позы, лишь время от времени, как мы видели, протягивая руку, чтобы накрыть ладонью свой стакан, когда старый воин пытался подлить ему напиток, достоинства которого они столь различно ценили.
— Ей-Богу, кузен де Краон, — воскликнул старик, в последний раз ставя кубок на стол, — хоть вы по женской линии и происходите от короля Робера, вы, по правде сказать, весьма философски отнеслись к оскорблению, которое нанес вам герцог Туренский!
— Да что же, ваша светлость, мне оставалось делать против брата самого короля? — отвечал Пьер де Краон, не меняя позы.
— Брата короля? Пусть так… Впрочем, я бы с этим не посчитался. Ну и что ж из того, что брат короля? Он всего-навсего герцог и дворянин, такой же, как я, и, поступи он со мной, как поступил с вами… Но я никогда бы этого не допустил, а потому и говорить о нем не будем. Однако, скажу вам, существует человек, который все это затеял…
— Надо думать, — равнодушно ответил де Краон.