Избач
Шрифт:
– Кто ж по лесам в октябре шастает? – медленно, как бы размышляя, протянул Гимаев, глядя то на Зинаиду, то на куст, над которым она колдовала до этого. Вид куста, надо признать, внушал ему опасения. – Скоро, того и гляди, снежком присыплет все, что не собрано.
– Мое не присыплет, я и под снегом свое найду.
– Это, никак, волчий ягодник! – определился, наконец, со своими сомнениями Гимаев. – Тебе что, жить надоело? Это ж ядовитый куст!
Дальше Зинаида, похоже, сдерживаться не могла. Ее словно прорвало, она сорвала
– А ежели мне жить надоело?! Может, я помереть хочу!
– Бог с тобой, Зинуль, ты что?! – не на шутку испугавшись, Гимаев оторопел. Ничего подобного от молодой женщины он не ожидал. – Разве можно так? Что ты!
Он без труда перехватил сумку Доскиной. Не нащупав в ней ягод, заглянул в нее: она наполовину была наполнена листьями, корнями, стеблями.
– Про бога вспомнил? – навзрыд приговаривала тем временем Зинаида, наступая на него. – Значит, есть бог-то, есть! Пошто он не наставит никак… этого.
– Так ты травница настоящая… Я думал, если ягоды собирать, так они давно отошли… Это самое… Слышал, мать у тебя умела травами лечить. Тебя кто-то обидел? Скажи, кто, мы того… Это…
В этот миг Зинаида оступилась, покачнулась, упала прямо в объятия Илюхе, и окончательно разрыдалась:
– Обидел… Разве можно приказать сердцу… любить… У тебя все… директивы одни, приказы… Я ему и так, и эдак… Думала, вернется из больницы, заживем, как люди… Варвары, жены Федора-то, нету теперича, по которой он вздыхал… Руки на себя наложила…
В голове Гимаева все сложилось один к одному: понял он, про кого идет речь, понял, почему тысячник хотел съехать от Зинаиды. Вспомнил, как вел тысячника по колхозному полю, едва тот приехал после выздоровления. Он ему про урожай втюхивал, а тот все на жену тракториста Сидорука поглядывал. Вот оно что!
Сейчас на руках секретаря билась в истерике несчастная женщина, ему следовало найти такие слова утешения, чтобы выветрить навсегда Кныша из ее головы. Он изо всех сил пытался это сделать:
– Что ты, Зин, успокойся, все перемелется… Мука будет, вот увидишь. Он ведь приезжий, что с него возьмешь?! Бандитская пуля его, видать, не вразумила. И… оставь это дело… Так как бесполезно все.
– Как оставить-то? Вижу, как он глаза отводит, ровно кот нашкодивший. Не могу я так – кажный день видеть. Вот и решила… Листья у волчьего ягодника сейчас ядовитые… страсть!
– Я тебе решу! – строго произнес Гимаев секретарским голосом. Чуть отстранившись от Доскиной, даже погрозил ей пальцем. – Ишь, решила она! Ты это дело брось! Не для того тебя мать твоя, травница, рожала, чтобы ты, значит, волчьим ягодником…
– Ты мне чем-то разве поможешь?
Зинаида подняла на него заплаканные глаза. Илюха понял, что отводить ему сейчас взгляд никак нельзя – пусть тысячник отводит, бабник-похабник, а он – нет.
Выдержал – и словно родился заново в этот миг. Сквозь пелену слез разглядел тусклый огонек в глазах Зинаиды. Тотчас дал себе зарок, что из кожи вон вылезет, а не даст погаснуть огоньку этому. В лепешку расшибется, а найдет – куда отселить дармоеда этого, тысячника, от Зинаиды. Он ведь сам председателя просил! Пусть убирается теперь!
Они побрели в сумерках, поддерживая друг друга. Низко висевшие облака усиливали темноту.
– Вроде как заплутали… – договорить Зинаида не успела, так как Илюха зажал ей в этот миг рот ладонью.
Оба отчетливо различили стук копыт. Быстро сойдя с тропинки, присели под раскидистой елью. Словно почуяв постороннее присутствие, два всадника остановили коней неподалеку.
– Слышь, Акимка, сперва секретаря надо убрать, – прозвучал голос, показавшийся и Зинаиде, и Илюхе знакомым. – Он явно знает про сундук, и это дело так не оставит. А уж потом за Чепца возьмемся. Никуда он от нас не денется.
– Акимка сделат, как надо! – ответил картаво второй, незнакомый голос. – И Петра Фомича Акимка вызволит.
– Не надо его, уж освободили, – сообщил властно тот, которого ни Илюха, ни Зинаида так и не могли узнать.
– Кто жа? Окромя Акимки некому!
– Есть кому, хватит болтать!
Всадники ускакали, а на Илюху – то ли от услышанного, то ли как следствие удара по голове – напала такая слабость, что он готов был сию минуту лечь в борозду и забыться коротким сном. Лишь присутствие женщины, которую он не хотел отныне от себя отпускать, перед которой не хотел выглядеть слабаком и, тем более, трусом, заставило взять себя в руки и из последних сил двигаться в направлении деревни.
– Вроде, лошадка под одним – из стойла Лубнина, – заметила, зевая, Зинаида, едва стих топот. – Кажись, Лоза, красавица.
– Откуда знаешь?
– В Огурдино не так много лошадей, вот откуда!
– Ладно, шагай…
Зинаида, казалось, совсем потеряла ориентиры – кое-как переставляла ноги в направлении, которое задавал Гимаев. Когда они добрались до деревни – совсем стемнело.
Около избы Зинаида неожиданно остановилась, схватившись Илюхе за рукав:
– Свят, свят, кто там?! – выдохнула она, дрожа всем телом.
– Что такое? Ничего не вижу! – буркнул Илюха, слегка напуганный реакцией своей спутницы. – Ты о чем? Померещилось что?
– Будто кто со свечой в темноте ходит, – не переставая креститься, залопотала Доскина. – Я дом закрывала, как сейчас помню. Нечистая, ей богу.
– Давай ключ, стой здесь, – приказал Илюха секретарским тоном, хотя у самого поджилки тряслись. – Я зайду, значит, проверю всю избу, дам знать.
– Ключ я не беру, а прячу, – принялась торопливо объяснять хозяйка. – Четверто бревно сверху по леву руку от крыльца отсчиташь, под ним небольшой паз нащупашь, в нем и ключ. В сенях, как зайдешь, справа найдешь светильник, спички у тебя есть – запалишь.