Избавление

Соколов Василий Дмитриевич

Кемпке лихорадочно бегал из угла в угол, ворошил комоды, стал разламывать замки чемоданов и набивал карманы ценностями, совал за пазуху бриллиантовые, платиновые и золотые ожерелья, браслеты, перстни… Всего было много, и все хотелось унести.

Кемпке вытер с лица пот и, воровато озираясь, шагнул за дверь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Придя в себя, Алексей Костров потрогал забинтованную голову, поводил глазами, затрудняясь понять, где он и что с ним. Как бы в ответ чья–то мягкая ладонь успокоенно погладила его по лицу и поправила в головах скатку шинели. Осмотревшись, Костров

понял, что лежит на какой–то повозке, в соломе, и впряженная лошадь мечется, еле удерживаемая под уздцы Нефедом Горюновым. Старается попридержать лошадь и фельдфебель Вилли Штрекер, но не знает, как это сделать, и откровенно боится горячей коняги. Поблизости стоит пушка, лошадь огнисто косит на нее глазами и при каждом выстреле порывается вырваться и метнуться вскачь.

Головные боли у Кострова поутихли. Только ныла в коленке нога. Подвернул, что ли? Ах да, зашиб, еще там, в метро… У Штрекера он спросил притихшим голосом:

— Вилли, скажи, где мы?

— О товарищ… Вон имперская канцелярия, а подальше, влево, рейхстаг, — указал немец рукой.

— Товарищ подполковник, все в порядке, — вмешался Нефед Горюнов. — Мы самый раз поспели… С вами–то, правда, случилась оказия… Позвали фельдшерицу из санпункта…

— Зачем? Ради меня? — привставая на локте, удивился Костров.

— Мы же боялись, а вдруг что–нибудь опасное… Но все обошлось ладно. Комком асфальта задело… Только задело… — успокаивая и самого себя, говорил Нефед. — Ну вот мы с Вилли остались при вас, повозку искали, а остальные ребята, немного отдохнув, ударили по немцам с тыла, когда наши–то встали.

В это время-Вилли Штрекер, порываясь что–то сказать, поглядывал в сторону, на уцелевшие дома, наконец собрался с духом, заговорил. Он посчитал возможным отпроситься, чтобы побывать дома, хоть узнать, живы ли родители. Костров согласился. И, будто навсегда прощаясь, Вилли приблизился вплотную к Кострову, стараясь обнять его, затем Нефеда Горюнова, и в самый последний момент на обрывке газеты начеркал свой берлинский адрес, подал Кострову.

Уходя, Вилли оглядывался и махал рукою.

— Получилось ловко с выходом в тыл. Такую заваруху подняли у немцев! — продолжал прерванный разговор Нефед Горюнов и тяжело вздохнул: Да мало осталось наших–то из группы. Тубольцева ужасно как жалко. Навылет в живот пуля прошла. И того инженера немца кокнуло. Не дождались…

Костров медленно перевалился за борт повозки, хотел подняться.

— Нежелательно вставать–то! — напомнил Горюнов, усаживая его вновь на повозку.

— Ничего. Беда со мной невелика, а вот они… Как же так?

— Не тужите, товарищ подполковник, не они, так другие… Кому–то и погибнуть… Так что… в медсанбат вас приказано везти, вот пришла лекарша наша, сестричка, — через силу заулыбался Горюнов, указав на ставшую у повозки девушку в белом, забрызганном кровью и обляпанном желтой грязью халате.

— Меня? Везти? — взмолился Костров. — Да вы что, в своем уме?

— Не разговаривайте, больной! — перебила сестра и настойчиво попыталась уложить его в повозку.

— Погодите… Сестра, слышите, отвяжитесь! — переходя явно на грубый тон, возразил Костров и, видя, что окрик и властный голос на нее не действуют, начал успокоительную воркотню: — Сестричка, миленькая, да я вас, да я… жениха вам сосватаю, разрешите только быть при сем историческом акте, когда вон тот с куполом рейхстаг будут штурмовать… Костров взял ее за локоть.

Но сестра была неумолима:

— Мне приказано доставить вас в медсанбат. Ложитесь, потому как вы неходячий больной. Поглядите на свою коленку!..

— Ну и что с ней? — Костров

ощущал ноющую боль в ноге, но, стараясь показать, что ничего страшного не произошло, начал было закатывать штанину и посмеиваться. Сестра проворно надрезала штанину.

Только сейчас Костров увидел коленку и поморщился, глядя на опухоль. Сжав зубы, перемогал боль и смотрел на сестру, выдавливая из себя веселое настроение:

— Сестричка… Простите, как вас зовут?.. О, Аришка! Вы умница и знаете, что это такое для фронтовика: увидеть штурм рейхстага. А с ногою у меня в сорок первом случилось… Старая болячка. Подвернулась нога…

— Кончайте, товарищ… — она, видимо, хотела сказать "подполковник", но вовремя поправилась, — товарищ раненый, не заговаривайте мне зубы. Будете упрямиться — позову командующего, они мне все знакомы, и хозяин враз уложит вас в повозку!

— Милая, ну не надо быть такой строгой, — продолжал упрашивать Костров. — Вам это не идет. В конце концов, должны и вы присутствовать при таком историческом акте, как взятие рейхстага. Приедете домой, спросят, как наши брали рейхстаг, а вы будете моргать глазами? Кивать на соседа, видевшего взятие рейхстага по картинкам: дескать, он подробнее расскажет. А сейчас вы же рядом, и не взглянуть…

Это последнее веское соображение подействовало на сестру завораживающе. Она поглядела в сторону рейхстага и сказала вполне серьезно:

— Сумели все–таки уговорить.

— Сестра, как можно? — продолжал наступать Костров. — Вернетесь с войны, у вас пойдут дети, все — вылитая мама… Будут спрашивать: "Мамка, расскажи, как вы брали рейхстаг". А что вы могли бы сказать, если бы не уговорил, — ума не приложу! А вот теперь… Да ты, Нефед, не слушай, а правь лошадь поближе к рейхстагу, сама просит отпустить удила! расхрабрился Костров и, приподымаясь на локте, придвинулся к передку, освободив место для сестры: — А вы, сестричка, тоже присаживайтесь рядом. Наблюдательный пункт, скажу вам, очень современный. На колесах, передвижной, таких еще ни у одного командующего не бывало, даже у самого Жукова! Садитесь–садитесь, вот так…

Сестра села возле него, поглядев при этом на Горюнова и заметив извиняющимся тоном, что за больным нужен присмотр; добавила, уже обращаясь к Кострову:

— Вы старайтесь без этих эмоций… Не приподыматься. Вам это вредно.

— Конечно, сестра. Зачем волноваться, ведь не наших же колотят. Берем рейхстаг! Металла–то сколько валят на него. Прямо гибель Помпеи!

Повозка продвинулась в сквер с обшарпанными деревьями, поближе к месту сражения. Остановились у развалин дома, под высоким, распустившим листву каштаном. Старшина Горюнов задал лошади корм, повесив ей на морду мешок с овсом.

Костров и Аришка тем временем наблюдали за полем сражения. Отсюда было хорошо видно напоминающее громадную клетку зверинца здание рейхстага — один из главных объектов, за который велось сейчас сражение. Кострову было удивительно радостно (точно на время заглушил в себе боль), и он все больше воодушевлялся, глядя, как наша пехота метр за метром приближалась к рейхстагу.

— Смотри, Аришка, и запоминай, что соседям, детям после рассказать, как наши их… навернули! — внушал Костров. — Они, окаянные, пол-Европы заарканили и двинулись на Советскую Россию, чтоб, значит, жизненное пространство себе обеспечить. Ишь чего захотели! Нахрапом, клиньями танков да живыми фигурками в касках пройти в наш огород. И забрели… Огородик наш, сама знаешь, Аришка, большой, изобильный. Все в нем есть, да только для званых гостей… а чумным, да еще балующим огоньком даем заворот. Такой, что и костей не соберут! — разохотился Костров.