Избавление
Шрифт:
Подъезжали к какому–то населенному пункту с очень длинным немецким названием на указателе при въезде. Мимо селения по обочине дороги брела колонна. Приблизившись к ней, Шмелев велел шоферу придержать машину, чтобы пропустить колонну, и стал рассматривать шедших не в ногу, вразнобой людей.
— Куда ведете? — спросил Шмелев у сержанта впереди колонны.
— Отмучились хлопцы, на родину вертаются.
— В родную сторонку, значит, — улыбнулся Николай Григорьевич.
Он увидел, как в мгновение заулыбался кое–кто из вызволенных невольников. Эти улыбки, еще робкие, словно бы принужденные, тотчас и погасли на их лицах.
Николай Григорьевич до боли, до рези в глазах начал всматриваться в
И эти седина и рубец через щеку у одного и перевязанная грудь у другого больше всего поразили Николая Григорьевича. "Видно, ребята не хотели смиряться, боролись", — подумал он.
Шмелев надеялся, что среди недавних узников он может встретить своего Алешку. Вероятность была мизерная. Ну а вдруг?.. Вдруг вскрикнет сейчас из толпы: "Па–а–па!" Шмелев вздрогнул от этой мысли. Никто не произносил этого слова, никто не бросался ему навстречу. И холодом обдало его, иглами прошлись по спине мурашки. Он как бы ненароком притронулся рукою к груди, ощущая какую–то давящую тяжесть. Он боялся за сердце и заставлял себя не расстраиваться, хотя это и не всегда удавалось: "Нервы, нервы…"
Колонна все шла и шла. Люди в ней сливались в одно целое, пробуждающееся. Передвигались они медленно — переход от рубежа насилий и пыток к свободе, к жизни давался не сразу…
Николай Григорьевич смотрел и дальше на колонну. Перед его затуманенным взором проплывали белые выморочные лица, длинные руки, худые тела — и в его воображении все меркло, все смешивалось, превращалось в сплошную массу страданий и бед. Он искал глазами сына… и не находил. Кто–то очень похожий, ушастый и с носом горбинкой, как у Алешки, поглядел на него, на генерала Шмелева, и не крикнул… отвернулся, побрел дальше, пригнув голову. А генералу показалось, что это был его сын. Но Шмелев не позвал, не окликнул. "Мне мерещится, просто галлюцинация", — уже сердясь, подумал Николай Григорьевич.
А в колонне действительно шел Алешка. Он шел, затерянный в толпе, медленно передвигая ноги, злясь и на дождь, и на эту слякотную дорогу. Может быть, в его раненой душе тоже теплилась негаснущая надежда на последних дорогах войны увидеть отца. Но эта надежда лишь тлела в нем и не давала выхода наружу. "Как мог папа очутиться на войне? Его же… забрали до войны", — отрешенно подумал Алешка.
Но даже в самые тяжкие минуты Алешка верил в своего отца и надеялся, что когда–нибудь, может, встретит его. Думал об этой неожиданной встрече и здесь, на последней военной дороге. А поверить в чудо не мог. Слишком зыбкая надежда.
Уже на расстоянии Алешка обернулся: что–то знакомое вновь повиделось ему в этом человеке, стоящем у машины, будто повеяло родным… И он даже приостановился на миг. Как ему хотелось крикнуть: "Па–а–па, родной!" — но не крикнул, успел только повернуться и, подталкиваемый толпою шагающих, нехотя стронулся с места, исчез в сумятице людей, в пелене косого дождя.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Свершался последний акт войны: принятие безоговорочной капитуляции.
7 мая Верховный главнокомандующий позвонил по телефону в Берлин маршалу Жукову и сообщил, что его уполномочивают принять от имени СССР капитуляцию фашистской Германии.
Привыкший все делать
На другой день на берлинский аэродром прибыли представители верховного командования союзных войск — главный маршал авиации Англии Артур В. Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи.
На тот же аэродром были доставлены самолетом из города Фленсбурга под охраной генерал–фельдмаршал Кейтель, адмирал флота Фриденбург и генерал–полковник авиации Штумпф…
Ни представителей союзного командования, ни тем более побежденных немцев маршал Жуков не встречал. Он был сердит на представителей союзного командования. Как же так, воевали сообща, шли общим фронтом по Германии, встретились на Эльбе как друзья по оружию, вплавь перебирались друг к другу русские, американские, английские солдаты, обнимались, дарили сувениры… Проявление этой дружбы ценил русский маршал, поздравляя союзников с доблестным успехом. И вдруг… то припрятывают у себя политических и военных главарей, того же Геринга, который (советское командование и об этом знало) содержится пока на роскошной вилле и дает хвастливые интервью западным журналистам, то разыграли трюк, попросту говоря, откололи номер с этой односторонней капитуляцией в каком–то заштатном городе Реймсе… И правильно Верховный главнокомандующий Сталин потребовал продиктовать германскому командованию условия безоговорочной капитуляции именно в Берлине, в центре логова агрессора, а он–то, маршал Жуков, чьи войска играли главную скрипку в штурме Берлина, сумеет исполнить волю своего правительства и народа.
"Пробил их двенадцатый час", — подумал довольный маршал, и не случайно принятие капитуляции назначили на этот, судя по народному поверью, последний и роковой час.
Ровно в полночь маршал Жуков потребовал ввести главных военных представителей побежденной фашистской Германии. Торжествующий зал притих.
В дверях появился Кейтель. Медленно переступил через порог. Продвинулся с порога, сделав два–три шага. К нему вернулось самообладание, и он с чисто немецким педантизмом поднял руку с фельдмаршальским жезлом, приветствуя всех. Увидел, страшно стало, никто не ответил на его приветствие, пытался разжалобить, вызвать к себе сочувствие поклоном головы. Ему указали на маленький столик у входа, и он сел. На него, Вильгельма Кейтеля, генерал–фельдмаршала, верноподданного Гитлера, и на его спутников устремились отовсюду лица, взгляды, тупоглазые зрачки фотоаппаратов, блеск света от вспышки магния. В глазах Кейтеля рябили погоны, аксельбанты, шнуры на мундирах, похожие на цилиндры головные уборы французов, береты англичан и американцев, колодки орденских планок и разных нашивок, седые головы, шрамы на лицах, фуражки советских военачальников с красными звездами, крупные, золотого шитья звезды на плечах… О, эти рубиновые непогашенные звезды!..
Среди сидящих за просторными столами Кейтель искал главного, кого знал по фотоснимкам, кто был особенно опасен и особенно досаждал немецкому верховному командованию, лично ему, Кейтелю, еще под Москвой, досаждал всю войну, вплоть до последних сражений за Берлин. Он искал русского маршала Жукова. Взгляды их встретились, нет, столкнулись. Жуков посмотрел на него в упор, прямо, открыто, и Кейтель не выдержал этого беспощадного взгляда, увел, будто упрятал, глаза…
Неумолимым голосом советский маршал проговорил: