Избавление
Шрифт:
— Но какой же, по вашему мнению, выход? — приподнял глаза фельдмаршал.
— Вот по этому поводу я и навестил вас, — оживился Пик. — Итак, сообщу вам. Среди немцев — политических эмигрантов и военнопленных создается национальный комитет за свободу Германии. Если надумаете вступить — приглашаем. А не захотите — неволить не будем. Только советую обдумать все, взвесить. Ведь если и вы, и все мы сообща не будем активно бороться против Гитлера и нацизма, то кто же поможет нашему фатерлянду и непричастным к нацизму немцам спастись, кто? Взваливать эту миссию только на плечи Красной Армии — она и так уже несет нам избавление.
Паулюс смотрел на Вильгельма Пика выжидающе. Затем, как бы между прочим, спросил, чем
Вильгельм Пик высказал давно созревшую идею. По его мнению, комитет должен организовывать и направлять борьбу против гитлеровского режима, за скорейшее окончание войны. Предполагалось, что в национальном комитете эмигрировавшие вожди рабочего движения и представители интеллигенции, покинувшие в свое время Германию, будут тесно сотрудничать с пленными генералами, офицерами и солдатами… От нацизма и Гитлера, поставивших на карту судьбы немецкого народа, нельзя прятаться, как улитка в ракушку. Нельзя занимать позицию выжидания. Нужна борьба — активная и открытая! против свирепствующих в Европе сил фашизма… Они оба — коммунистический лидер и фельдмаршал — являются немцами. Их кровно волнует судьба родины, ее будущее.
— Я призываю вас, господин фельдмаршал, открыто выступить против Гитлера и его режима, принять участие в работе будущего комитета, — сказал Пик. — Повторяю: вас никто не принуждает, но подумайте. Примите мой добрый совет и участие в вашей личной судьбе…
Скоро пришедшие покинули комнату, и Паулюс был оставлен один со своими думами. Было уже поздно. Спать фельдмаршалу не хотелось. И мысли в голове теснились, сталкивались, отзывались в висках до боли, до ломоты.
Заглянул в комнату без стука в дверь генерал Щмидт. Изучающе прищурился, словно испытывая. Фельдмаршал пытался рассказать ему о беседе с Вильгельмом Пиком, но он не хотел и слушать.
— Знаем! От этой безродной братии ничего, кроме смуты, и не ждите, отмахнулся Шмидт и начал опять подзуживать, что боже упаси попадаться на удочку большевистской пропаганде, а вступать в какой–то национальный комитет "Свободная Германия" и думать нечего, — все, кто пойдет туда, будут преданы анафеме и прокляты…
Через недолгое время, уже в потемках попросил разрешения зайти Адам и с места в карьер трагическим голосом спросил:
— Слышали, что о нас фюрер вещает?
— Что именно? — поднося зажженную свечу к лицу, спросил Паулюс.
— Сам слышал, германское радио передает, что верные рейху генералы и офицеры 6–й армии — все до единого — погибли. И, что удивительно, вместе с ними погиб и командующий Паулюс.
— Что бы это значило? — удивился фельдмаршал.
— Опять приглашение к самоубийству, — съязвил Адам.
Лицо Паулюса передернулось в нервном тике.
— О, бог мой!.. Что они от меня хотят? — схлестнув на груди руки и горбясь, фельдмаршал заходил по комнате так, что от движения воздуха мигало пламя свечи, поставленной в плошку. Почудилось, будто его хоронят при свече.
А Шмидт, подзуживая, ловко ввернул:
— Прошлый раз мои слова были пророческими.
— Какие слова?
— Командующий должен подать пример… покончить с собой!
— Шмидт! — громко окликнул Паулюс. Он подскочил к генералу, схватил его за мундир и едва не вышвырнул из комнаты. — Если еще раз напомните мне об этом, то я прикажу пока верящим мне немецким офицерам повесить вас вон на той осинке, возле которой вы копаетесь… Уходите отсюда вон!
Шмидт изменился в лице до синевы и, пятясь, вышел.
Фельдмаршал не переставал ходить по комнате, прижав ладонями щеки, как при зубной боли.
— Что же делать, Адам? — стонал он.
— Во всем трезво разобраться. И видимо, господин фельдмаршал, без политики не прожить! — сорвалось с уст Адама. — Вильгельм Пик правильно говорит, что без политики нельзя жить. Это, если хотите, компас, которым вы пользовались
Наконец оставшись один, Паулюс мог взвесить все "за" и "против". Тяжелый был день — голова воспалена, мысли путаются… "Чем кончается политика немецких вожаков? Миллионами убитых своих и чужих людей на полях войны, сами обесславили себя и народ втянули в кровавую авантюру. Да, политика ровным счетом ничего не значит. Это простая погоня за властью, жажда ее обрести. Любой ценой. Но власть — всякая власть — зло, потому как порабощает волю человека и навязывает свою волю… Зло же бессмысленно, а значит, и политика тоже… Но какая политика? Политика войны, агрессии, которую навязал Гитлер немцам. И это привело к национальной катастрофе. Есть и другая политика — политика жизни, мира без войн… Она, видно, и откроет путь к избавлению немецкого народа от фашизма и возрождению демократических свобод нации", — думал Паулюс.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Из низкорослого, обтрепанного войною подлеска в окрестностях Винницы, где были устроены подземные убежища ставки, Гитлер уезжал в тревожное для него время. Каждый его шаг, тем паче выезд из ставки, держался в глубокой тайне. Ближайшие подручные знали о переезде, но даже они пока не ведали, когда и на чем Гитлер выедет: то ли на специальном поезде, то ли полетит самолетом.
Нехотя, скрепя сердце Гитлер принял решение перенести ставку в Восточную Пруссию: он сознавал, что своим переездом ставка положит начало оставлению России. В самом факте перемещения ставки обратно на территорию Германии виделось ему и недоброе предзнаменование. Но медлить было нельзя: фюреру не раз докладывала агентурная разведка, что противник собирается сбросить прямо на ставку крупный десант. Однако Гитлер знал, что говорить об этой угрозе сейчас нельзя — пойдет молва и в ставке, и среди генералов полевых войск, что он, Гитлер, от других требует умирать, но не сдавать позиций, а сам испугался возможной и еще нереальной опасности. И чтобы скрыть истинную причину перенесения ставки, личный врач фюрера профессор Морель пустил легенду о том, что в России для Гитлера не подходит климат, у него появились сильные головные боли…
Уже в самый канун отъезда, ночью, Гитлер решил поехать на своем бронированном автомобиле под усиленной охраной эсэсовцев. Сборы велись втайне. Рядом с ним, за руль сел Эрих Кемпке — маленького роста, неутомимый в поездках, виртуоз своего дела. Гитлер лично выбрал его себе в водители еще в 1933 году, и не ошибся. Между ними отношения были приятные. Гитлер откровенно уважал Кемпке, заботясь в поездках о его питании и отдыхе, а тот, в свою очередь, преданно служил ему. И случалось, Гитлер заговаривал с водителем, расспрашивая его не только о доме, семье, а о вещах, в которых Кемпке мало что смыслил, но все равно фюрер, скорее забавы ради, спрашивал. Сейчас машина рассекала сырой и тяжелый воздух, подсвечивая мерцающим синим светом ночную дорогу.
Гитлер сидел, опустив в полудреме голову, отягощенный нелегкими думами. С тяжелым сердцем покидал он Россию, и, если бы не разгром в Сталинграде, а позже, как следствие, прорыв русских подвижных войск на южном крыле огромного фронта, — чего доброго, доберутся и до Винницы! он, фюрер, никогда бы так поспешно, в суматохе не уезжал.
Шоссе пошло по крутым холмам. Машина то, будто проваливалась, скользя под гору, то резко взмывала вверх, на косогоры, и у Гитлера то и дело щемило сердце, и он невольно таращил глаза. Сбоку дороги, особенно при виде с пригорка, тянулись сбивчивой чередой селения, разрушенные и сгоревшие. Они казались длинно вытянутой и провисшей над землей цепью. И Гитлеру почудилось, что эти цепи хотят преградить ему дорогу, поймать и скрутить его по рукам и ногам.