Избавление
Шрифт:
— Можно и на таран, нам не привыкать.
— Хотите учинить рубку, настоящее танковое побоище, так я вас понял? — спросил маршал.
— Как ни назовите, а схлестнуться придется люто, — отвечал танкист с обезображенным подбородком. — Помню, на Березине была мялка… Такая мялка, что свет белый померк в дыму, глохли от скрежета и грохота… Танки в танки ударялись. Смешались и наши и немецкие… И вот памятная на всю жизнь метка.
Жуков до того расчувствовался, что подошел и обнял танкиста:
— Спасибо тебе, всем вам отеческое спасибо, родные. Действуйте, как велит совесть и опыт.
Они уехали.
Допоздна
Где–то в стороне погромыхивала артиллерия. Ночь зрела грозами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В ставке немецкого верховного командования жили упованиями на победы, еще не веря, однако, в необратимость судьбы. Настроения менялись с чувствительностью барометра.
Вчера еще мертвецки холодная тишина подземелий — будто внесли туда покойника да так и не осмелились вынести его — и удручающее настроение, осевшее там прочно и надолго, сменились шумной помпезностью и напыщенностью.
С утра 5 июля, когда были приведены в движение группировки войск на Курском выступе и поступили уже вести о первых успехах, все воспрянули духом. Заглядывая к телеграфисткам, которые наклеивали мокрые узкие полоски лент на бланки телеграфных сообщений, офицеры узнавали новости первыми и на радостях бесцеремонно хлопали по бедрам белокурых девиц в форме.
Коридоры подземелий гудели, как никогда, от преувеличенно громкого стука каблуков, то и дело слышались гортанно–звучные голоса приветствий: "Хайль!.."
Младшие чины, те, что позволяли себе вольности в силу привилегированной службы в ставке, шли в близко расположенное казино или прямо в рабочих комнатах раскупоривали припасенные граненые бутылки шнапса, пили "по сему поводу", лезли лобызаться и выкрикивали:
— За мир–ро–вое господство!
А те, что рангом и чином повыше, мнившие себя стратегами, не отводили глаз от карт, расстеленных на рабочих столах, подходили к настенным крупномасштабным картам, гадали, каким образом немецкие войска будут окружать Москву, и как скоро русская столица падет, и куда денутся жалкие остатки бегущих большевистских орд. И, гадая, боялись принять решение без фюрера, куда направить дальше доблестные немецкие войска — оставить ли зимовать в Москве, в Центральной России, или сразу приказать им двигаться вглубь, перевалить через Уральский хребет, в Азию…
Потирая лысину, сухопарый генерал–полковник Йодль шел поделиться радостью к фельдмаршалу Кейтелю. Но того с самого утра не было в кабинете. "Ну и умеет обставлять. Наверное, уже у фюрера, любит быть на виду", откровенно завидуя в душе карьере фельдмаршала, думал Йодль и тоже спешил в главный бункер.
В приемной уже собралось много высших чинов, каждый стремился первым зайти в кабинет, но старший адъютант Шмундт сдерживал:
— Господа, фюрер занят. Наберитесь терпения, повремените, господа!
Важно прошествовал через приемную, выходя от фюрера, Герман Геринг второе лицо империи. Раскланивался направо–налево и был расцвечен, как павлин. Следом за ним вышел Геббельс, этот был в строгом темном костюме с единственным на груди золотым партийным значком, и столь же строгими, крупными и пожирающими глазами. В ответ на приветствия он лишь приподнял руку, ничего
Между тем приемная пополнилась новыми лицами: зашел начальник генштаба сухопутных войск Цейтцлер, маленький, округлый, — мячиком вкатился, затем появился генерал Хойзингер, выбритый до синевы, причесанный, надушенный одеколоном. Все спешили доложить последние вести с фронтов и по возможности высказать свои соображения, скорее ради того, чтобы понравиться Гитлеру. Завидев Хойзингера, Кейтель ревниво подумал, что когда–то Гитлер предпочел именно его, заметив: "Хонзингер умеет соображать. Пусть он докладывает". Неужели и теперь фюрер предпочтет его всем остальным, даже в обход и Кейтеля. Это неприятно коробило фельдмаршала.
— У меня весьма срочное дело… — склонившись к уху адъютанта, шепнул Кейтель.
— Господин генерал–фельдмаршал, фюрер никого не велел принимать, словно нарочно громко ответил Шмундт.
Фельдмаршал Кейтель не обиделся, лишь начал протирать стекла пенсне.
Гитлер скоро сам вышел из кабинета и, заложив руки за спину, раскланялся с притворно–снисходительной улыбкой.
— Мой фюрер, позвольте доложить? — счел удобным попросить Кейтель.
— Что у вас? Западные противники?.. — Гитлер тотчас перестал улыбаться, сверля фельдмаршала глазами.
— Нет, мой фюрер, западные противники не высадились, — успокоенно проговорил Кейтель.
— И не высадятся! Я успею сокрушить русских, и вопрос о вторжении отпадет сам собой. Воробьи… — не докончив мысль, Гитлер вновь ненатурально заулыбался, потом скосил взгляд на Кейтеля и, зная, что тот ведает западным театром войны, спросил: — О чем же вы хотели доложить?
— О Восточном фронте, мой фюрер. О прорыве…
— Знаю, русский фронт трещит и прорван. Но вам вменено в обязанность следить за западным противником…
Не понять, что крылось за словами фюрера: упрек или предостережение? Во всяком случае, Кейтель виновато смолк, поняв, что попал впросак. Тем временем Гитлер, слегка сутулясь, начал подниматься из бункера.
Лесть и жажда карьеры не считаются ни с уязвленным самолюбием, ни с унижением. Льстивые — ползучи. И в день начала битвы, и позже, когда успех стал явным, к фюреру льнули все, и само собой исчезали прежние недомолвки, забывались разногласия и унижения, будто их не было и в помине.
После того как Кейтель был оттеснен, он не терял надежды чаще бывать у фюрера. Что же касается докладов о Восточном фронте, то приоритет в этом стали ревностно оспаривать между собой начальник штаба сухопутных сил Цейтцлер и генерал–полковник Йодль, как главный военный советник, слывший вдобавок ходячей энциклопедией военных знаний. Обладая благоразумием, Йодль, однако, пошел на уступки, договорившись с Цейтцлером докладывать поочередно.
Вечером докладывал Йодль, и его сообщением фюрер остался доволен. Немецкие группировки танковыми клиньями с севера и юга врезались во вражескую оборону, сокрушили первую линию траншей, вторую и вот–вот выйдут на оперативный простор. Правда, русские упорно отстаивают рубежи, жгут танки. И особенно беспокоит советская авиация. Еще в канун немецкого наступления русские штурмовики и бомбардировщики сотнями появились над районами сосредоточения, крушили технику, бомбили колонны.