Избавление
Шрифт:
ГЛАВА ВТОРАЯ
Предчувствия господину Черчиллю не изменили. Холод отчуждения между ним и Сталиным, тот холод, который он ощущал еще раньше, во время встреч в Москве, давал о себе знать и в жарком Тегеране. Он знал тому причину, но и зная мысленно обращался к всевышнему, молил бога, чтобы все обошлось хорошо. Желая как–то сгладить разногласия, не разорвать узы единства в войне, в борьбе против нацистских тиранов, угрожавших уничтожением и Британской империи, Черчилль старался поневоле хоть чем–то угодить Сталину. Очень удобный был повод для этого в Тегеране, куда премьер
И Черчилль решил преподнести дар еще в разгар конференции. Поэтому вчера вечером, во время перерыва, Черчилль подошел к Сталину, положил свою пухлую руку на плечо маршалу и сказал:
— Дорогой Джо, у меня приготовлен для вас подарок. — Черчилль нарочито помедлил, ожидая, не выразит ли загодя удовлетворение собеседник.
Сталин прищурился:
— Что же это за подарок, господин премьер? Второй фронт намерены скорее открыть?
Черчилль был сражен вопросом, пытался создать видимость, что не понял его смысла, и с нарочито добродушной ухмылкой проговорил:
— Завтра преподнесу. Не все сразу узнается, иначе бы неинтересно было жить… И взаимоотношения не сразу строятся. Нужно время.
— Это верно, — заметил Сталин. — Человеческие и общегосударственные отношения должны строиться на объективной истине. То, что существует в действительности, отражает действительность. Надо идти к истине, и чем скорее придем, тем лучше. Думаю, что способом достижения истины является доверие и учет национальных интересов.
Назавтра, в первой половине дня, вручение дара было обставлено торжественно. Большой зал белокаменного дворца заполнили задолго до начала церемонии. Собрались, теснясь друг к другу, все члены делегаций, военные разных рангов и родов оружия армий трех держав коалиции. Были тут министры, послы, маршалы, генералы и адмиралы. Почетный караул из советских и английских военнослужащих давно замер в ожидании.
Сталин появился в песочного цвета мундире с маршальскими погонами. Черчилль, словно отвечая ему, тоже облачился в военную форму. Еще часом раньше на нем видели синий в полоску костюм. Теперь же английский премьер вышел в серо–голубом мундире высшего офицера королевских военно–воздушных сил. Несведущим людям было трудно понять: почему Черчилль присвоил себе форму именно военно–воздушных сил, когда сам же в кругу друзей похвалялся, что он — морской волк! Как бы то ни было, но и военная форма не шла упитанному Черчиллю, не сходилась полами, туго обжимала, выделяя складки на тучном теле.
Худощавый Рузвельт, который и сидя в коляске казался длинным и стройным, по–прежнему был в штатском.
Когда лидеры появились в зале и остановились невдалеке от стола, покрытого бархатом, грянул оркестр. Были исполнены государственные гимны.
Черчилль не торопясь, вразвалку подошел к столу, медленно раскрыл большой черный ящик, медленно извлек оттуда меч, спрятанный в ножнах, вспыхивающих бриллиантами и золотом. Он взялся обеими руками за ножны и, держа их на весу, обратился к Сталину, стоявшему напротив:
— Его величество король Георг VI повелел мне вручить вам для передачи городу Сталинграду этот почетный меч, сделанный по эскизу, выбранному и одобренному его величеством. Этот почетный меч изготовлен английскими мастерами, предки которых на протяжении многих поколений занимались изготовлением мечей. На лезвии меча выгравирована надпись: "Подарок короля Георга VI людям со стальными
Черчилль, шагнув, величаво протянул дар. Приняв, Сталин вынул из ножен меч, лезвие сверкнуло холодным блеском. Сталин поднес его к губам и поцеловал. Держа меч, проговорил негромко:
— От имени граждан Сталинграда я хочу, выразить свою глубокую признательность за подарок короля Георга VI. Граждане Сталинграда высоко оценят этот подарок, и я прошу вас, господин премьер–министр, передать их благодарность его величеству королю.
Обойдя вокруг стола, Сталин подошел к президенту, показал ему подарок. Рузвельт внимательно оглядел меч, вслух прочитал надпись и сказал, волнуясь:
— Действительно, у граждан Сталинграда стальные сердца.
Он вернул меч Сталину. Тот вложил его в ножны, упрятал в бархатное ложе футляра и передал Ворошилову, который в сопровождении почетного караула перенес дар в смежную комнату.
Дав себя запечатлеть фотографам на солнечной террасе, лидеры удалились в зал заседаний. И если Черчилль еще пребывал в умиленно–приподнятом настроении, то по хмурости лица Сталина легко можно было понять, что его что–то заботило.
После вопросов, заданных Сталиным напрямую, в упор: кто же будет командовать операцией "Оверлорд" и вообще назначен ли командующий? — ни английский премьер, ни американский президент, поставленные в тупик, ничего вразумительного сказать не могли. Взял слово-Черчилль. Он пустился в пространные рассуждения о какой–то помощи операции "Оверлорд", о Турции, которую можно втянуть в войну против немцев, и трудно сказать, согласится ли она быть втянутой, коль до сих пор удержалась от войны на чьей–либо стороне, о каких–то двух английских дивизиях, которые находятся в Италии и обречены там на бездействие, о Балканах… Да–да, о Балканах заговорил Черчилль и, может, сам того не подозревая, этим открыл грудь нараспашку, заявив: "Нам пора пожинать жатву. Сейчас настало время для того, чтобы уплатить цену за эту жатву…"
Сталин настороженно слушал. "Пора пожинать жатву… Жатву… А кто собирается пожинать?" — шептали его губы. Темпераментный по характеру, он не раз порывался прервать Черчилля и только усилием воли сдерживал себя. "Нельзя. Нельзя вносить разлад. Надо подчиняться не чувству, а разуму и, насколько возможно, быть терпеливее".
Но терпения не хватало.
Можно было бы спросить, как долго господин Черчилль намерен толочь в ступе воду, ведь в конце–концов, как говорят сородичи–грузины, из кувшина может вытечь то, что в нем есть. Но Сталин этого не сказал. С величайшим терпением он слушал Черчилля, который отдавал предпочтение операции на побережье Средиземного моря, то бишь по захвату Балкан. И когда красноречие английского премьера иссякло, Сталин спросил:
— Сколько времени мы намерены оставаться в Тегеране?
Казалось бы, вопрос праздный: ведь заранее оговорено, что конференция будет длиться четыре, от силы пять дней. Сталин еще в переписке предупреждал, что не может надолго отлучаться из Москвы, что его ждут срочные дела по руководству фронтами, — и вдруг такой вопрос. Черчилль пожал плечами и ответил, сочувственно поглядывая на Рузвельта:
— Я готов не есть, пока директивы не будут разработаны.
— Речь идет о том, когда мы намерены закончить нашу конференцию, — не уступая, продолжал Сталин.