Избавление
Шрифт:
Сбежала Лючия к Степану и совсем запросто коснулась его щек губами. От нее веяло свежестью, духами. Степан хотел было удержать возле себя ее, но она отпрянула, погрозила указательным пальцем:
— Момент, момент!
Они вернулись на виллу. Сели за стол друг против друга. Стол уже был сервирован, в маленьких бокальчиках на длинных ножках лучилось янтарное вино. Степану скоро надоело пить из бокальчика, и он попросил наливать ему в стакан:
— Руссо любит много–много, — погордилась она, комкая слова.
— Во-о, — загудел он, опрокинув
Сумерки сгущались рано. Пора бы ложиться спать. И тут вдруг Степан забеспокоился: а где же ему спать, где? Не ляжет же он вместе с Лючией. Наверное, она посчитает непристойным. Во всяком случае, Степан убеждал себя, несмотря на соблазн, держаться в рамках приличия и ни в коем случае не переступать границы дозволенного, если… если не будет на то ее желания.
Ее заигрывание с ним, да и это докучливое слово "момент" откровенно сердили Степана. "Что они, все женщины, недотрожистые, что ли? Сбиты на одну колодку…"
По природе южанки темпераментны, — видимо, не была исключением и Лючия. Вот она подложила дров в камин, присела возле, начала сушить мокрые волосы, поворачивалась и так и сяк. А тем временем Бусыгин ходил из угла в угол комнаты как неприкаянный, удерживая себя от желания подойти к ней, чтобы не распалять чувства.
Лючия потрогала просохшие волосы, зашла в спальню, смазала чем–то лицо, подушилась, потом зажгла свечку в медном подсвечнике… Некоторое время в спальне длилась тишина, и — неожиданно зовущий оклик:
— Степано, давай!
— Чего тебе подать? — небрежно грубоватым голосом спросил Степан и шагнул в спальню. Лючия стояла на кровати в широченном ночном платье и казалась в нем огромной белой лилией. Волосы свисали с плеч, закрывали глаза, все лицо, и Лючия, не стыдясь, рукой откинула их назад. Вот она повернулась и раз, и другой, будто красуясь перед русским парнем.
— Бене!..* Лублю тебья! — воскликнула она.
И Степан, захлестнутый волнением счастья, не успел и подумать, как эта лилия потянулась к нему и упала в его руки…
_______________
* Б е н е — прелестно (итал.).
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Горы давали пристанище и защиту тем, кого в чем–либо подозревали и преследовали фашисты — свои и немецкие. Подобно орлам, гнездившимся в скалах, жили в горах партизаны. Сюда неизведанными тропами стекались итальянцы со своим скарбом, порой с женами и детьми, и Альдо, завидев семьи, по привычке хлопал себя по щекам и говорил:
— Куда мне вас девать? Мы же принимаем тех, кто может носить оружие. А вот они, — переводил он жалостливый взгляд на детей и женщин, — куда их девать?
— Альдо, — умолял хозяин семьи, — поймите: я, значит, должен уйти в горы. А семья? А дети? Придут фашисты и — никого ведь не оставят. Поймите…
— Понимаю, — отвечал Альдо, разводя руками. — Но осень же, в горах, сам знаешь, дуют ветры, дожди, мокро, холодно, а у нас ни теплых убежищ,
— Переживем, Альдо, — уговаривал тот. — У нас есть в скарбе кукуруза, макароны, перед самой поездкой забили кабана… Найдется и вино… Синьора, вынь флягу, надо товарища Альдо угостить и его вот друга… — и он посмотрел с некоторой опаской на рядом стоящего огромного детину.
— Это русский товарищ, — представил Альдо.
— О пресвятая дева! О благословение России, которая бьет тиранов и спасает людей, всех нас. Да синьора, чего копаешься… Давай же вина и сала, я не могу не выпить за русского друга.
— Успеется, — остановил его Альдо. — Устраивай детей вон в тот полосатый шатер, потом придешь на беседу.
И так — каждый день. Идут люди, едут по крутым тропам на ишаках, навьюченных пожитками и снедью.
Альдо знал: с мужчинами проще, они все–таки неприхотливы. А вот как быть с женщинами, с детьми и чем кормить разросшийся табор, если нет запаса продуктов. И пожалуй, самое главное — нужно воевать, нужно наносить все чаще удары по оккупантам, а каждая операция, даже малая вылазка, требует ума и забот. А без борьбы и смысла нет скитаться и сидеть в горах.
Альдо не спал ночами. Лицо у него исхудало, заострились скулы, и лишь горячий блеск в глазах по–прежнему говорил о его решимости действовать. Все чаще он звал к себе Степана Бусыгина, даже настоял, чтобы спали в одной горной щели, и однажды прямо сказал:
— Товарищ… Друг руссо, ты видишь, как мне тяжело?
— Без тягот и войны не бывает, — перебил Бусыгин. — Я их на своем горбу столько перенес!
— Верно. Но понять должен и другое… Мне одному не управиться. Бери на себя часть забот, а то и весь отряд, занимай поет командира. — Альдо ждал, что на это ответит Бусыгин. Тот медлил, попросил сигарету, дымил, сбивал кончиком пальца горячий пепел. Наконец встал и медленно, врастяжку проговорил:
— Товарищ Альдо, ты здешний, всех знаешь, и тебя все слушаются… Как говорится, тебе и карты в руки.
— Но я же с себя не снимаю ответственности, комиссаром буду… Вдвоем дела решать будем. Согласен, или я утром сегодня соберу весь отряд и сообща проголосуем?
— Слушаться будут? — не стал препираться Бусыгин.
— Это иной вопрос, — оживился Альдо. — Все, кто в отряде, будут повиноваться тебе, как пророку.
— Пророк из меня не получится, а вот делом, устройством людей надобно заняться.
До рассвета они обсуждали дела в отряде. Причем Бусыгин перво–наперво поставил вопрос о том, чтобы сделать партизанский отряд по–настоящему боевым, способным бить фашистов, а для этого надобно отделить население, не способное носить оружие, и особенно матерей с детьми.
— Но… товарищ Степан, — взмолился Альдо, — куда же мы их денем? Пустим на произвол судьбы, вернем по домам, чтобы там враги, как шакалы, разодрали их?
— Куда угодно девай, а сейчас это не партизанский отряд.
Долго думали, как быть.