Избавление
Шрифт:
— Встать! — гаркнул Костров.
Цыба вмиг отнял руки, выпятив голый живот. Глаза его бешено ерзали.
— Ты — тварь поганая! Сколько будешь издеваться над женщиной? Мерзавец, бан–ди–и-ит! — не своим голосом исступленно крикнул Костров и схватил Цыбу, вобрав в руку его мягкий живот и подняв самого на воздух. Он хотел было выбросить Цыбу в окно, продавив раму, но, не выпуская мешковатое, хрипящее тело, выволок его в большую комнату и бросил на пол.
Костров почувствовал себя страшно усталым, от нервного перенапряжения подрагивали колени. И как ни хотелось уняться, расслабиться, колени дрожали непослушно, помимо
— Дайте ему одежду, — сказал Костров и вынул из кобуры пистолет. Собирайся в комендатуру. Посмеешь бежать — пулю всажу! — постучал рукояткой о стол.
Совладав с собой, Цыба кое–как напялил штаны, ватник, оробело и пришибленно поплелся из дома, ставшего для него навсегда закрытым и чужим.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Идет ледяной дождь.
Прихваченные на лету морозом капли превращаются в крупинки, бьют в парусину палаток, цокают о скалы, шуршат в мокрых ветках буков. Горное плато покрывается синевато–прозрачными затверделыми крупинками, похожими, скорее, на дробь.
Поднимающееся солнце, пробив тучи, шлет на землю жар лучей, сушит горы, от скал идет пар, и ледяное поле сверкает, плавится.
Низкое ноябрьское солнце, однако, мало радовало обитателей гор партизан; на душе у них тоскливо от мокрых палаток, от сильных ветров, а больше от того, что за партизанами усилилась слежка, немецкие гарнизоны, осевшие на севере Италии, устраивают облавы.
Но и партизаны не сидят без дела, три операции кряду провели: взорвали склад снарядов, растрепали двигавшуюся в сторону Рима моторизованную колонну германских солдат и, наконец, убили местного секретаря фашистской партии.
Обозлены оккупанты. Рыщут по горам.
А у партизан не хватает оружия, кончаются запасы продуктов, и приходится часто рисковать собой, чтобы добыть провизию, патроны. Непривычные к холодам и неуюту, итальянцы все чаще поговаривают о теплом очаге. Как–то Альдо сказал, обращаясь к Бусыгину:
— Руссо, хочу семью навестить. Переживаю я за них…
— Что ж, дело нужное. Только не думаешь ли ты, что может быть слежка… Ты для карателей важная птица.
— Не поймают, — ответил Альдо и, подумав, нахмурился: — В крайнем случае пущу в ход… — и он притронулся к кобуре пистолета.
— Это оружие малосильное. У них автоматы, которые стреляют дальше, чем твой пистолет.
Альдо, понимая, развел руками:
— Но повидать надо жену, детей…
— Надо, только каким путем. Опасаюсь я за тебя, Альдо. — Бусыгин недовольно замолчал, думая о чем–то угрюмо, и поднял вопрошающий взгляд: А не кажется ли тебе, что за домом папаши Черви установлен надзор? Особенно после того, как мы расквитались с этим фашистским выродком!
— Ты имеешь в виду того упитанного? — спросил Альдо, говоря о секретаре фашистской организации, которого захватили врасплох на квартире, вывезли за город и расстреляли.
— Кокнули мы его здорово, — сказал Бусыгин. — Речь не о нем, он мертвец… Другого нужно ждать. Они знают, что это дело рук Альдо, всех братьев Черви, и могут в отместку…
— Откуда им знать, что это убийство нами совершено?
— Земля слухом полнится, — медленно, с придыханием в голосе проговорил Бусыгин. — Подосланные провокаторы не раскроют душу, до поры до времени будут если не активными борцами, то… — Бусыгин запнулся, не найдя сразу подходящего слова.
—
— Возможно. Одним словом, овечками прикинутся. Их–то и нужно прежде всего остерегаться.
— Но побывать дома нужно вот так!.. — Альдо провел рукой по горлу. У нас семейный праздник, отец разгневается, если… если все сыновья не соберутся… Кстати, привезем для партизан продукты — раз, оружие, которое хранится в подвале, — два, ну и молодого виноградного вина тоже надо. Верно, а? — заулыбался Альдо, похлопав товарища по плечу.
— Все надо — и то и другое… Но… — Бусыгин колебался, будто что–то предчувствуя, и посоветовал: — А что, если с тобой пошлем, ну, вроде для подстраховки, охрану?
— Можно, только нужно ли лишние хлопоты доставлять людям. Пусть отдыхают и готовятся к завтрашней операции.
— Это само собой, — отвечал Бусыгин, настаивая все–таки взять с собой хоть двух–трех партизан.
— Ладно, раз так настаиваешь, возьму серба Мирко и для связи Лючию. Отпустишь?
Бусыгин без колебаний согласился.
Альдо сразу начал собираться в дорогу, пообещав задержаться дома лишь на одну ночь.
Степан Бусыгин провел эту ночь в одиночестве, в неуютной, насквозь продуваемой ветрами палатке. Степану не спалось, скорее и не от холода, а от беспокойства за Альдо, за милую Лючию. "Не уговорил, — думал он, сердясь и на себя и на Альдо. — Вот какие они, партизаны… Я третий год в окопах, да скитаюсь на чужбине, тянет и меня к дому… — Ему даже померещились в темноте мать со скорбно поджатыми губами, отец, который редко когда улыбался. — Ждут не дождутся небось вестей, а их нет… Сообщат из части, что пропал без вести, или, хуже того, еще похоронную отгрохают. На это ума хватит у некоторых ретивых людей, — подумал Бусыгин, и это так растравило душу, что он встал, закурил и пыхтел, сидя в темноте. Хотел зажечь карбидную лампу, но пожалел, что карбид может выгореть и он совсем останется без света. — Ничего не поделаешь. Такие они, партизаны… — вновь с упреком подумал Степан. — Ну а если разобраться, то совсем рядом дом, жена, дети… К тому же семейный праздник. Почему бы не свидеться?" — успокаивал он себя.
К рассвету сон свалил Бусыгина. Казалось, под утро потеплело, а может, согрелся под суконным одеялом. Проснувшись, чувствовал себя каким–то разбитым, голова гудела, ломило кости. Но по обыкновению, Бусыгин проворно встал, вышел из палатки без рубашки, побегал на площадке, взмахивая руками, потом начал плескаться холодной водой, вытер разгоряченное тело полотенцем. Ощутил бодрящую свежесть в теле, позавтракал, съев миску отварных бобов с мясом и выпив чашку кофе. Потом, когда начал заниматься делом, снова забеспокоился: "А где же Альдо? Почему его до сих пор нет?"
Ждал и час, и другой…
Время тянулось медленно, в полдень точно совсем остановилось. И солнце, повисшее над горами, тоже как будто замедлило свой извечный ход. Бусыгин то и дело поднимался на скалу, которая служила им вроде наблюдательной вышки, рассматривал в цейсовский бинокль и близлежащее селение, и дорогу, ведущую в горы, — не появится ли Альдо?
Нет, его будто и след простыл, не дает о себе знать и Лючия. И это еще больше обескураживало Бусыгина. Он спускался вниз, на плато, ходил сам не свой, его обступали товарищи, надоедали, где комиссар Альдо, и Бусыгину ничего иного не оставалось, как односложно отбиваться: