Избрание сочинения в трех томах. Том второй
Шрифт:
— Не греши о ней, нехорошо.
— А что — не греши? — заговорил Илья Матвеевич. — Жизнь, мать, жизнь! Одно потеряешь, другое найдешь. Не терял бы старого, и нового бы не находил. Вот диалектика.
— Диалектика! Слова–то пошли! До чего заработался, лысый.
Был тут при этих сборах и Алексей. Он пришел попрощаться с Антоном. Он видел, с какой радостью едет тот в Москву, — его ждет там Вера Игнатьевна. Антон шутит, разговаривает, а самого уже здесь и нету, там он, в Москве, с женой. Разве не видно, что только она у него сейчас в мыслях? Разве не позавидуешь ему?
Наблюдая за тем, как плотно
К нему подсел Василий Матвеевич.
— Как дела, племянник?
— Помаленьку, дядя Вася.
— А мы этого типа, бывшего–то зава, — уволили.
Если бы Алексей не держался так спокойно, если бы всем своим видом, всем поведением не показывал, что происшедшее с Катей для него совершенно безразлично, Василий Матвеевич, конечно, не заговорил бы с ним на подобную тему.
— Плохо работал? — спросил Алексей, чувствуя, как к его лицу приливает кровь.
— Уж куда хуже! Темная личность. От него родная дочка отказалась. Катюшкиного возраста.
— Да что ты, дядя Вася?! — Алексей ощутил острую жалость к Катюше.
На улице затрубил в три длинных трубы заводский черный автомобиль. Все присели на минутку перед дорогой, потом накинули шубы, платки, жакеты, двинулись к воротам. Алексей нес чемодан, Агафья Карповна тайком крестила в темноте широкую Антонову спину.
Антон уехал. Вернулись в дом. Разошлись по своим комнатам. Остались в столовой дед, Василий Матвеевич и Алексей.
— Скажу вам, ребята, — заговорил дед Матвей, — будет Антоха наш министром. Голова! Тебе, Лешка, тянуться за ним да тянуться. Может, и дотянешься. Только не скоро. Задумчивый ты, смурый. А жизнь напористых любит, веселых.
— А я, отец, напористый? — спросил Василий Матвеевич.
— Ты, Вася? Ты напористый. Только в министры все равно опоздал. Время твое для этого ушло. Но горевать не горюй. Свое, сынок, сделал. Сколько кораблей построил, хороших кораблей, на долгую память. Вот, Лешка, и ты так старайся, чтобы память на земле оставить. Когда увидишь, что много наработал, — ноги тверже станут. Человек делами своими крепок. Дело крепче — и он крепче. Бывает, навалятся напасти на человека, — пропадай человек? Нет, не пропадай. Дело подпирает его, поддерживает.
Простые слова говорил дед, самые обыкновенные, но они полностью соответствовали думам Алексея. Миновала пора, когда Алексей только и думал о славе. У него как будто бы уже была слава, а что она ему принесла? Чего он достиг через эту славу? Катюша на нее и не посмотрела. Надо жить, как Антон живет. Славы не ищет, а все необходимей, все нужнее становится людям.
— Дело–то человека поддерживает, — сказал Василий Матвеевич. — Да и сам он дело это из рук выпускать не должен. Не то одолеет оно его, подомнет под себя.
— Правильно, Вася, — ответил дед Матвей. — Всю душу измотает недоделанное дело. Раз задумал — добивайся, не отступай, держи характер.
3
Ночью морозило. Заборы трещали от стужи. Но утром, когда взошло солнце, стало капать с крыш, на карнизах росли сверкающие сосульки; под ними, в снегу, образовались лужицы, в которых,
— Товарищи! — сказал Илья Матвеевич, выйдя к завтраку и оглядывая по очереди всех женщин, сидевших за столом. — Поздравляю с вашим Международным днем! — Он обнял Агафью Карповну, поцеловал ее в лоб. — И вас также, — добавил, оборачиваясь к остальным.
Было восьмое марта. Миллионы мужчин на земном шаре в этот день поздравляли своих подруг с их праздником. В школьных классах подымались с парт ученики и ученицы, чтобы дружно прокричать слова привета любимым учительницам. Молодые люди, забежав на почту, торопливо черкали на телеграфных бланках: «Обнимаю, целую», или поскромнее: «Разрешите пожелать вам счастья, удачи, успехов».
Приветное слово слышалось не только на шестой части земной суши, — оно слышалось в далекой Корее, в тропическом Вьетнаме, в Праге и в Варшаве, и на берегах африканской реки Конго, в Барселоне, в Рио–де–Жанейро, в Париже, в Нью — Йорке, в Сиднее — везде, где есть женщины и где есть мужчины, где есть люди, думающие о мире, о свободе, о человеческом счастье, в борьбе за которое нет ни мужчин, ни женщин, — есть товарищи, есть соратники, есть борцы. Соратники приветствовали соратниц.
Завод дымил, как всегда, величественно; как всегда, гудели цехи; как всегда, трещало и лязгало в достроечном бассейне; как всегда, выполнялись и перевыполнялись нормы; и только одно было против обычая — женщины покинули свои рабочие места за два часа до гудка. Они разошлись по домам раньше мужчин, чтобы переодеться, стать понарядней и встретиться вечером в клубе.
У входа в клуб висела афиша:
НАШИ ЖЕНЩИНЫ
Рассказы самих женщин
Василий Матвеевич сильно волновался: никакого доклада не будет. Он настоял, чтобы его не было. Зачем доклад? Пусть женщины сами поговорят. Но они–то поговорят — желающих нашлось много, — а что из этого получится? Вдруг разговорятся о всяких личных своих делах, о заводских недостатках? Женщины — они такие, в них одна критика сидит, никакой самокритики. Народ необъективный, руководствуется больше чувствами, чем разумом.
Заведующий клубом, одетый в новый костюм, выбритый, помолодевший, встречал гостей в вестибюле, поздравлял их. Гремел оркестр, и женщины понимали, что музыка эта — в их честь, входили торжественные, горделивые, по–хозяйски ведя за собой мужей, братьев, знакомых.
Пришли Агафья Карповна с Ильей Матвеевичем. Увидев брата, Илья Матвеевич развел руками, указывая на Агафью Карповну: притащила, дескать, как ни упирался. Выскочили из–за колонны Дуняшка с Костей. Дуняшка смеялась, Костя за что–то ей выговаривал.
— Наследника–то куда подевали? — спросил Василий Матвеевич.
— Соседям подбросили! — ответила Дуняшка, и они умчались по коридору.
Не без тревоги посмотрел Василий Матвеевич на Елизавету Серебрякову — могучую монтажницу электрооборудования. Серебрякова плавала на кораблях в морские испытания, не раз бывала за границей. Она славилась прямотой суждений и дерзостью языка. Тоже будет выступать сегодня…