Избрание сочинения в трех томах. Том второй
Шрифт:
— И ты?
— И я. Говорят, знаешь как? Привык Журбин тысячи загребать, на сотни съехал — и тягу.
Алексей походил по комнате, посмотрел на Володьку по–отцовски, исподлобья.
— Слушай, Вовка, — заговорил он. — Не такие мы серые, чтобы только о тысячах думать.
Володька засмеялся, показав золотой зуб — предмет своей гордости.
— Тысячи — это бытие, — сказал он. — Лучше живешь — лучше работаешь, а лучше работаешь — лучше живешь.
— Ну и я тебе отвечу, если ты меня политграмотой побить хочешь. Что в книгах по такому поводу, сказано. В книгах прямо сказано: чтобы не ошибиться, надо смотреть
— Видишь, какое дело, Алексей, — сказал Володька. — Я к тебе не по теоретическим вопросам пришел. У меня по ним консультант есть, инженер Маштаков. Ты мне практически ответь: по–комсомольски это — от ребят потихоньку смываться? О чем я говорю? Да все о том. Это каждому известно, что клепка свой век отжила. Но почему ты один, не по–товарищески, в сторону от нас вильнул? Почему не предложил заниматься вместе? Не у каждого имеется такой братишка, как у тебя.
— Курсы зато есть. Объявляли о них? Объявляли.
— Чего же ты сам на курсы не пошел?
— И пошел бы, да они давно занимаются. Не догонишь.
— А ребята — догоняй? Так, Алешка, рассуждать не дело. Я тебе насчет тысяч и сотен нарочно закрутил. Ребята иначе считают: проработать тебя как следует на собрании.
— За что же, интересно? За то, что вторую профессию без отрыва от производства освоил?
— За индивидуализм! Но у тебя есть возможность оправдаться.
— И не подумаю оправдываться.
— Подумаешь, — сказал Володька суверенностью. — Семенов, Лебедев, Нарышкин и я — тоже хотим на электросварщиков учиться. Будешь учить!
— Как же я буду вас учить, если сам еще плаваю?
— Вместе и поплывем. Братишку позовешь. Выкручивайся как знаешь. На бюро решили.
— Меня бы сначала спросить надо.
— Вот я и спрашиваю. На собрании твой ответ объявим.
Алексей никогда еще никого и ничему не учил. Учить других — в этом было что–то страшноватое и вместе с тем заманчивое. Заманчивое: выходишь к ребятам, объясняешь им, ребята внимательно слушают, задают вопросы, с достоинством отвечаешь; потом о них заговорят: ученики Алексея Журбина! Перестанет Александр Александрович укорять: «Вот твой батька! Он таких, как ты, не одну сотню на ноги поставил. А ты, сынок, кого и чему научил?»
Алексей согласился. Но первый урок начался совсем не так, как он его себе представлял. Молодые клепальщики явились к нему домой, расселись на стульях, на диване, одновременно закурили папиросы.
— Ну, давай рассказывай!
Что рассказывать, с чего начинать? Вспомнил Костю и начал так:
— Первое дело, ребята, которое вы должны запомнить, это не смотреть на дугу без щитка.
— Знаем! На плакатах читали.
— А что знаете? А вот, например, что свет электрической дуги в десять тысяч раз сильнее обыкновенного — это вы знаете? Ну, нечего и кричать!
— Строгий дядька! Объясняй дальше.
Объяснял. На прощанье дал каждому по книге.
— Только чтобы не посеять. Костина библиотека. Голову оторвет.
Вскоре начались затруднения, которых Алексей не предвидел. Ребята стали задавать вопросы не по его знаниям. Они спрашивали об устройстве
— Я не университет, — сердился Алексей и на них и на себя. — Вынь да положь! Электросварка так электросварка. А вы целый вуз хотите устроить.
Перед каждым занятием он копался в книгах, перетащил к себе Тонины учебники — от седьмого класса до десятого, зубрил по ним, — и все равно путался. Это сильно ущемляло самолюбие Алексея: он не мог мириться с положением незнайки или полузнайки.
— Алешенька, — рассудительно посоветовала ему Тоня, когда он рассказал ей о своей беде, — а ты бы спрашивал у кого–нибудь. У Антоши, например. Расспроси, а потом и ребятам передай. Ничего стыдного. У нас учитель химии, знаешь, как говорит? «Спросить — стыд минуты, не знать — стыд всей жизни».
Но Антон, когда Алексей пришел к нему, ответил: «Предположим, братишка, я тебе объясню одно, разъясню другое, третье. На такой кустарщине далеко не уедешь. Нужны фундаментальные знания». Словом, отмахнулся.
Алексей мрачнел от непрерывных обид, и чем их становилось больше, тем сильнее в нем разгоралось желание добиться своего. Только Костя, резкий, но добрый Костя, поддерживал Алексея. Костя вел с Алексеевыми учениками практические занятия, за которые Алексей, конечно же, не взялся бы, потому что он только еще выходил на самостоятельную дорогу, — ему поручали варить самые простые узлы на траулерах.
В те трудные для себя дни, едва забыв о Катюше, он вновь почувствовал, как сильно недостает ему друга, — таким другом Алексей в мыслях всегда видел Катюшу. Как глубоко она вошла в его жизнь, и как ему без нее тяжко! А она? Встретил ее раз на заводе, проскользнула мимо, не взглянув, глаза в землю, торопливая, испуганная. Что она переживает?
Встретил другой раз, загородил дорогу. «Не надо, Алеша, — шепотом сказала она. — Не надо. Пусти…» И снова не взглянула.
Но что бы ни происходило в душе Алексея, на работе это никогда не сказывалось. Все свободней владел он сварочным аппаратом, приобрел легкость, своеобразную грацию в новом труде, — как было раньше на клепке. Помогал ребятам, вел с ними занятия. Ходил к Косте на инструктаж. Подружился с Игорем Червенковым. Игорь оказался хорошим парнем, компанейским, веселым. Одно было непонятно Алексею: как это, окончив десять классов, можно было не пойти учиться дальше? Одно дело, когда его самого отец снял с учебы. Но тогда была война, надо было помогать заводу, и не десять классов, а шесть окончил к тому времени Алексей. Спорили по этому поводу с Игорем, ругались.
По воскресеньям они брали лыжи и дотемна ходили среди сосен над Ладой, в тех местах, где Алексей бывал когда–то с Катюшей, где Катюша рассказывала ему об истории, о древних веках. Алексей уже и сам узнал о тех веках, он прочел о них, и, пожалуй, Катюша удивилась бы теперь его познаниям. Она удивилась бы тому упорству, с каким Алексей сидел над книгами. Книги стали его друзьями. Они раскрывали перед ним мир, огромный, трудный для познания, величественный.
Но Катюши не было, и удивляться было некому.