Избранная проза и переписка

Девочку довели до двери, или, быть может, даже донесли, а мальчик долго карабкался сам на седьмой этаж по винтовой лестнице, и весь лестничный колодец был полон его вздохами, пыхтением и неясным бормотаньем. Очевидно, он сам себя успокаивал и подбадривал после паденья, но не особенно удачно, потому что где-то на

Маруся, в папильотках, в халате нараспашку крикнула ему по-французски:

— Если упал, вставай и иди поосторожнее.

Мальчик ответил густым голосом по-русски, что он не понимает. Маруся махнула рукой и вернулась в комнату. Терять что-либо из происходящего там было обидно. На низком, широком диване с грязными простынями и лиловым одеялом сидела сестра Маруси, Нина, только что приехавшая из Марселя, и Нинина подруга Сонька, получившая телеграмму. Обе плакали и в третий раз объясняли Марусе, что Нину нужно спрятать, что Нинин муж — подлец и что потом всё как-нибудь устроится, но нельзя же врываться к Павлу Петровичу с двумя чужими детьми.

— Почему же с чужими? — жадно и испуганно спросила Маруся.

— Потому что это же не Павликовы дети, — заорала Нина, — это же изверговы дети, клянусь тебе моим Васенькой. Вот смотри — Сонька, моя родная сестра не верит, что это дети не Павликовы.

Услыхав, что Нина ко всему еще приплела Васеньку, расстрелянного в 20-м году, Маруся замахала руками, взялась за голову, потом поискала глазами на полу спички и закурила чей-то окурок. Под диваном взвизгнул тонкий голос и медленно пропел что-то о козлике. Маруся нагнулась и вытащила девочку из-под дивана. Было странно, что такая толстая девочка могла залезть под такой низкий диван, но Маруся ничему уже в это утро не удивлялась. Звякнула пружина, рванулись зацепившиеся волосы и на полу у ног Соньки молча забарахталась грязная круглая девчонка лет трех. Она не плакала и деловито извивалась, пробуя встать. Так как под диваном ей приходилось лежать на животе, ее клетчатый фартук был покрыт пухом застарелой пыли и Марусиными волосами.

— Волосики, — сказала девочка про пыль и вдруг быстро встала.

В открытую дверь постучали. Маруся ахнула и закрыла руками папильотки, но это был мальчик, который наконец доплелся доверху. На нем было короткое, но элегантное пальтишко и кепочка с пуговицей на козырьке. Нина и Сонька перестали плакать, и Маруся увидела на старом от слез и усталости лице сестры выражение отчаяния и злости.

— Вот, — сказала она высоким голосом, — вот думала оставить их у тебя или Соньки, а вы, черт вас знает, какие бездомные, разве я знала, что вы тут так живете до сих пор. — Она усмехнулась и, посмотрев на Марусю, добавила ядовито: — Парижанки.

— Я же тебе писала, — сказала Маруся и оглянулась на диван и продранное кресло, — я же тебе писала, что шарфы расписываю, а Сонька с тех пор, как Ванечка сошелся с Ольгой, а Веревкин заболел…

Сонька горестно высморкалась.

— Это у тебя еще романтика, — заныла она, — появление героя и страсти и всякие там Евгении Онегины в любительских кружках. За тобой вот сейчас муж гонится и убить хочет, потому что у вас свой автомобиль есть.

— У нас нет автомобиля, — поправил строго мальчик, — папа сдает посуточно грузовики-камионы 1.

— Почему он по-русски говорит? — удивилась Сонька и посмотрела на мальчика, как на диковинную птицу. — Смотри, всё понимает.

Мальчик обиделся и покраснел.

— Разучится, — равнодушно ответила Нина, — пойдет в школу и забудет, а сейчас ничего говорит, и девочка говорит, болтают так, что голова пухнет.

Потом пили чай. Маруся, накинув на папильотки забракованный на работе шарф, сбегала вниз и купила на свои деньги черного хлеба и масла, а детям принесла по банану. Чаепитие продолжалось до полудня. Маруся не пошла на работу, нужно было всё узнать про сестру, которую она не видела пять лет. Оказалось, что муж Нины — пьяница, но зарабатывает здорово, что-то делает со старыми грузовиками и потом их сдает для перевозки мебели и фруктов, что квартира у них — три комнаты и ванная, что Нина всегда имеет несколько сот на булавки, что в местном кружке она пела зимой дуэт «Мой миленький дружок» и познакомилась с Павликом, который приезжал по делам из Парижа. Они сошлись. «Мы сошлись, — сказала Нина, рыдая и наливая мальчику чай на блюдечко, — и он предложил приехать к нему в Париж. Но я еще колебалась, я еще подлеца этого жалела, хотя, видит бог, ненавижу его уже пять лет, и что слез пролила от его грубости и хамства, вам, девочки, и не понять. А вчера он меня неубранной кухней попрекнул. Я ему заорала, что люблю другого. И он сказал: “Скатертью дорога, но забирай своих неизвестно чьих детей”. Я бросилась в поезд, не предупредив Павла Петровича».

— Так он, значит, за тобой не гонится? — спросила Маруся.

— Не гонится, наверно, — неожиданно спокойно ответила Нина и стала подкрашиваться. Она долго приводила себя в порядок, и Сонька завивала ей крендельками виски, вдруг сама оживившись необычайно, потом они ушли покупать чулки и шляпу и звонить по телефону, а Маруся, затянув одеялом постель, села в кресло и взяла девочку на колени. Но мальчик сейчас же стащил девочку за руку на пол и повел ее мыться. Маруся, никогда в жизни не наблюдавшая детей, с ужасом увидела, что мальчик намылил сестре руки до локтя и колени, и потом полил из стакана на нее сбоку. Затем он немного вытер ее чем-то и велел лечь спать. Девочка, мокрая и спокойная, тотчас же заснула, раскинув доверчиво руки, как кукла в коробке, и тогда мальчик подошел сам к Марусе и спросил ее, куда ушла его мать.

— Не знаю, — неожиданно для себя стесняясь, ответила она. — Сейчас она вернется, я думаю, ты пока поиграй, а мне одеться надо.

— Чем играть? — спросил племянник.

Игрушек не оказалось, перерыли всё и нашли только несколько стеклянных ярких пуговиц, пришитых к убогой линялой кофточке. Мальчик спорол пуговицы ножом, отнес их в угол и разложил на полу. Маруся, раскручивая папильотки, смотрела на него в зеленое, как бы заплесневелое зеркальце и с внезапной жалостью и ужасом представила себе жизнь своей сестры с ее толстым, усатым, жарко-румяным мужем, и трели неприятного Нининого голоса по утрам, в невиданной квартире из трех комнат, с ванной, и рожденье этих никому не нужных детей, и пьянство на их крестинах, и всё то, что при них изо дня в день говорилось и делалось. Маруся не хотела замуж. Ее друг сердца — странный, запуганный и очень некрасивый человек — иногда исчезал недели на две, ссылаясь на тоску и она подозревала, что как муж он бы внес в жизнь еще большее уныние и неприятности. Но сейчас она решила его навестить прямо в русской лавке, где он служил месяца два и откуда его уже грозились выгнать. Лавка была недалеко, но Маруся хотела взять детей с собой. Девочка проснулась сама очень скоро и сразу села, как на пружинке. Это была очень хорошенькая девочка, розовая, нежная и большеглазая.

— Смотри, — сказал мальчик и насыпал ей на живот пуговицы. — Если подуть, они ходят, как черепахи.

— Пуговицы? — звонко спросила девочка.

— Кто? — испуганно спросила Маруся.

— Игрушки, — ответил мальчик, и Маруся поняла, что в роскошной квартире Марселя игрушек не больше, чем в ее неприглядной комнате, где никогда не будут праздноваться крестины, где она никогда не думала о детях сестры, но так часто вспоминала свое еще недавнее чудовищно-беспризорное детство, затертое долгим, беспокойным девичеством старшей сестры.

В русской лавке была почему-то распродажа помидоров. Марусин друг, закапанный красным жидким соком, как чьей-то худосочной кровью, перебирал мятые помидоры без всякого толку и болезненно морщился. На тротуаре стояла группа людей, но покупать никто не начинал. В истории Марусиной сестры этот странный, тихий, закапанный человек разобрался неожиданно быстро.

— Ну, и возьмем их себе, — сказал он почти яростно, — отдадим в детский сад, а сами поженимся. Возьми помидорчик, — добавил он для девочки и улыбнулся до ушей. И Маруся вдруг порозовела и оживилась. Она заняла у жениха денег, завернула в газету десяток помидоров, условилась о вечернем свидании и пошла домой, держа на локте круглую девочку и ведя за руку худого мальчишку с синими веками и разбитой губой.