Избранная проза и переписка

Головина Алла Сергеевна

Где-то далеко, под боком у акушерки и мечтательно начитанного пекаря ждала Любочка. Братьев ли, которые теперь могли ей посылать письма из разных центров без посредства конторы, меховщика ли, что прочили ей желающие добра люди, и чего иного, что не могли назвать ее вспухшие от слез губы, но что мечтали увидеть ее восьмилетние глаза?

— Счастливо оставаться, — вздохнул стрелок. — Спасибочки, как говорится.

ПУСЯ

Положим,

всегда было такое место, где можно было переночевать, но переть нужно было в данном случае минимум полчаса, да и неизвестно, свободен ли диван, не занята ли кровать и не придется ли спать, как в прошлый раз, на полу под пальто. Но с другой стороны, спать не хотелось вообще, а стоять, раздумывая под дождем, было хуже, чем под дождем идти в определенное место.

И Васильчиков пошел. Он бодро пересек Сену по двум мостам, он добрался до бульвара Монпарнас, не заглянул нив одно кафе и почти промчался по Вожирару. Не прошло, что ли, сорока минут, как он уже подымался по хорошо натертой лестнице на седьмой этаж. Несмотря на то что, по-видимому, уже шел третий час ночи, дверь была отперта мгновенно и радостно Филькой.

— Хозяин спит, — сообщил он Васильчикову. — Дрыхнет мерзавец с двенадцати часов, а мы на кухне пьем винишко, но, впрочем, и капуста еще осталась.

«Мы» — это были почти постоянные ночлежники: писатель Антуанов Антон Антонович, Герасим — танцор и вот Филька.

— Что с тобой? — удивились ночлежники, увидав, что лицо Васильчикова под каплями дождя определенно сияет.

Васильчиков сел за стол и выпил залпом стакан вина свекловичного цвета.

— Братцы, — сказал он русским покаянным тоном, — братцы, я влюбился.

Филька похохотал, другие промолчали. Антон Антонович посмотрел на Васильчикова сверлящими глазами и предложил все рассказать по порядку. Васильчиков, волнуясь, стал рассказывать.

Где-то такое, на окраине Парижа, живет старушка — вдова, пекущая пирожки, и с нею две дочки — красавицы. Старшей — 29 лет, и она ангельски хороша собой, служит мастерицей в хорошем модном доме, одевается дивно, поведения строгого. Младшей, похожей на ребенка, — всего 27 лет и зовут ее дома Пусей. Она не так хороша собой, как старшая сестра, но замечательно поет и выступает в церковном хоре. Она — немножечко курносая, и нервная, и раздражительная, много читает, много мечтает и томится в эмигрантской щели истории. Короче говоря, именно Пуся согласилась стать женою Васильчикова.

— Ну и дурак, — сказал Герасим с презрением, нагло глядя на Васильчикова. — Ну и сволочь, как же ты можешь жениться на неизвестно ком, когда ты сам безработный?

Васильчиков улыбнулся и прилег на диван за спинами товарищей.

— Я счастлив, — признался он оттуда через минуту.

Писатель покрутил головой.

— А эта самая Пуся что в тебе нашла? — спросил он с недоумением.

— Душу, — с готовностью ответил Васильчиков. — Понимаете, братцы, впечатление такое, что мы уже где-то встречались раньше и друг друга хорошо знаем с давних времен.

Наговорив и тому подобных пошлостей, Васильчиков снова выпил вина и лихорадочно блестящими глазами умоляюще посмотрел на Антуанова. Тот потупился.

— Видишь ли, — сказал он, очевидно боясь уронить

свое звание психолога и «инженера человеческих душ», — ты про эти самые «встречи у пирамид» брось. Говоря конкретно, она что-нибудь умеет делать?

— Она настроена мистически, — забормотал Васильчиков, — она похожа на католическую святую, она смеется, как дитя. А когда она на днях разбила чашку…

Антуанов махнул рукой. Ночлежники просто завидовали счастью Васильчикова, это было очевидно.

— А мамаша ее что смотрит? — спросил Филька грубо. — Вот уж ручаюсь, что девчонки через все медные трубы давно прошли.

— Не прошли! — крикнул Васильчиков. — Действительно, у старшей был жених, который ее обманул. Француз, кстати сказать. Но с тех пор она верна его памяти и ни на кого не смотрит. Ждет.

— Кого ждет? — спросил Герасим. — Дай мне адрес.

Антуанов забарабанил длинными пальцами по столу.

— Я ложусь спать на диване, — объявил он спокойно. — Филька и Герасим лягут на второй кровати, а вы где? — обернулся он к Васильчикову.

— Пускай лезет к хозяину под перину, — предложил Филька.

— Этого хозяин не любят, — быстро сказал Антуанов. Потом никого не будет впускать. Ложитесь на полу, Васильчиков, все равно невеста приснится.

— Прошу замолчать, — раздался истерический крик из комнаты, — работаю, как каторжник по полировке витрин, и ночью каждый бездельник позволяет себе вваливаться в квартиру и орать, как оглашенный. По какому праву?

Ночлежники, молча и спешно, стали устраиваться. Антуанов поправил подушку на диване, снял ботинки, лег и накрылся дамским пальто. Трое остальных пошли на носках в комнату. При свете маленькой лампочки в углу Герасим и Филька легли на узенькую продавленную кровать недавно сбежавшей жены хозяина, а Васильчиков устроился на стертой оленьей шкурке на полу, около них.

— Не тушите лампу, братцы, — попросил он шепотом. — Мне так мечтать легче.

У стены храпел отвратительным звуком хозяин. С тех пор как его маленькая, молоденькая жена сбежала, он стал пускать к себе кого попало, так как не выносил ночного одиночества, ни днем, ни ночью. Квартирка быстро пришла в упадок, но и до сих пор еще оставались на полочке какие-то вазочки и медведики, а над столом висел забытый портрет коварной женщины в бальном платье с бисерной повязкой на лбу и надутыми недовольными губами.

«И моя жена может сбежать», — недоверчиво подумал Васильчиков и улыбнулся портрету предательницы.

Ресницы беглянки поднялись, и она сказала тонким, нежным голосом.

— Почему вас Федя положил спать на полу, на полу же неудобно спать.

И она презрительно повела голыми плечами.

— Я женюсь, — сообщил ей Васильчиков. — Ах, как жалко, Зоя Ивановна, что вас тут нет. Вы бы мне все объяснили и посоветовали. Вы бы и Пусю мою научили, как украшать комнату.

Портрет улыбнулся кокетливо и исчез, словно потух. И властно, и самоуверенно, и надолго в сны Васильчикова вошла сама Пуся. Она пела в хоре, плакала по-детски над разбитой чашкой, обнимала и целовала Васильчикова, завидовала платьям сестры и неуверенно клялась, что уж завтра наверняка все расскажет матери и попросит у нее благословение.