Избранная
Шрифт:
Колени подламываются, щека касается прохладного пола. Что-то бьет меня в бок, и я впервые кричу; пронзительный визг принадлежит кому-то другому, не мне; еще удар в бок, и я больше ничего не вижу, даже того, что под самым носом, мир гаснет. Кто-то кричит: «Хватит!» И я думаю: «слишком много» и «совсем ничего».
Проснувшись, я почти ничего не чувствую, только кашу внутри головы, как будто ее набили ватными шариками.
Я знаю, что проиграла, и единственное, что сдерживает боль, — то же, от чего путаются
— Ее глаз уже почернел? — спрашивает кто-то.
Я открываю один глаз — второе веко как будто приклеили. Справа от меня сидят Уилл и Ал; Кристина сидит слева на кровати, прижимая к челюсти пакет со льдом.
— Что с твоим лицом? — спрашиваю я.
Мои губы распухли и плохо слушаются. Она смеется.
— На себя посмотри! Раздобыть тебе глазную повязку?
— Что с моим лицом, я и так знаю, — отвечаю я. — Я при этом присутствовала. В некотором роде.
— Никак ты шутишь, Трис? — усмехается Уилл. — Надо почаще давать тебе обезболивающее, раз ты отпускаешь на нем шуточки. А ответ на твой вопрос — я ее побил.
— Поверить не могу, что ты проиграла Уиллу, — качает головой Ал.
— А что? Он хорош. — Кристина пожимает плечами. — К тому же, кажется, я наконец поняла, как перестать проигрывать. Надо просто не давать им бить меня в челюсть.
— Долго же до тебя доходило. — Уилл подмигивает ей. — Теперь ясно, почему ты не эрудитка. Туго соображаешь!
— Ты нормально себя чувствуешь, Трис? — спрашивает Ал.
У него карие глаза, почти такого же цвета, как кожа Кристины. На щеках щетина, и похоже, если бы он не брился, то обзавелся бы густой бородой. Сложно поверить, что ему всего шестнадцать лет.
— Ага, — отвечаю я. — Жаль только, нельзя остаться здесь навсегда и больше не видеть Питера.
Но я не знаю, где это — «здесь». Я лежу в длинной узкой комнате с двумя рядами кроватей. Между некоторыми кроватями — занавески. С правой стороны — пост медсестры. Наверное, лихачи лежат здесь, когда болеют или поранились. Женщина на посту наблюдает за нами поверх планшета. Я никогда еще не видела медсестер с таким обилием сережек в ухе. Некоторые лихачи должны добровольно выполнять работу, которой традиционно занимаются другие фракции. В конце концов, для лихачей нет смысла тащиться в городскую больницу по всяким пустякам.
Впервые я попала в больницу в шесть лет. Мать упала на тротуаре перед нашим домом и сломала руку. Услышав ее крик, я разрыдалась, но Калеб просто молча побежал к отцу. В больнице товарка в желтой блузке, с чистыми ногтями, улыбаясь, измерила маме кровяное давление и вправила кость на место.
Помнится, Калеб сказал матери, что рука заживет за месяц, потому что это всего лишь трещина. Я думала, он ее успокаивал, поскольку именно так поступают самоотверженные люди, но что, если он просто повторил то, что узнал? Что, если все его альтруистические склонности были на самом деле замаскированными чертами эрудита?
— Не переживай из-за Питера, — говорит Уилл. — По крайней мере, его побил Эдвард, который с десяти лет удовольствия ради учился рукопашному бою.
— Ладно. — Кристина смотрит на часы. — Похоже, мы опаздываем на ужин. Хочешь, посидим с тобой, Трис?
Я качаю головой.
— Все нормально.
Кристина и Уилл встают, но Ал жестом отсылает их вперед. У него ярко выраженный запах — приятный и свежий, похожий на шалфей и лемонграсс. Когда он ворочается по ночам, запах доносится до меня, и я понимаю, что Алу привиделся кошмар.
— Я просто хотел предупредить, что ты пропустила объявление Эрика. Завтра мы отправляемся на экскурсию к ограде, чтобы узнать об обязанностях лихачей, — говорит он. — Мы должны сесть на поезд в четверть девятого.
— Хорошо, — отвечаю я. — Спасибо.
— И не обращай внимания на Кристину. Ты не так уж плохо выглядишь. — Он чуть улыбается. — В смысле, ты выглядишь хорошо. Как и всегда. То есть… ты выглядишь смелой. Лихой.
Он отводит глаза и скребет в затылке. Тишина становится нестерпимой. Очень мило с его стороны, но по его поведению кажется, что это не просто слова. Надеюсь, я ошибаюсь. Меня не может тянуть к Алу — он слишком слаб для этого. Я улыбаюсь, насколько позволяет покрытая синяками щека, в надежде, что это разрядит обстановку.
— Ладно, не буду мешать отдыхать, — говорит он.
Он встает, чтобы уйти, но я хватаю его за запястье.
— Ал, с тобой все хорошо? — спрашиваю я.
Он непонимающе глядит на меня, и я добавляю:
— В смысле, тебе стало легче?
— Э-э… — Он пожимает плечами. — Немного.
Он выдергивает руку и засовывает в карман. Наверное, вопрос смутил его, потому что я впервые вижу его таким красным. Если бы я рыдала по ночам в подушку, я бы тоже немного смутилась. По крайней мере, когда я плачу, я знаю, как это скрыть.
— Я проиграл Дрю. После твоей схватки с Питером. — Он смотрит на меня. — Я пропустил несколько ударов, упал и замер. Хотя это было необязательно. Я решил… я решил, что поскольку я победил Уилла, то могу проиграть всем остальным и все же не оказаться в списке последним. Зато мне больше не придется никого бить.
— Ты действительно этого хочешь?
Он смотрит в пол.
— Я просто не могу. Возможно, это значит, что я трус.
— То, что ты не хочешь причинять другим боль, еще не значит, что ты трус, — говорю я, поскольку обязана это сказать, пусть даже не уверена в своих словах.
На мгновение мы замираем и глядим друг на друга. Возможно, я не солгала. Если он и трус, это не потому, что он боится боли. Это потому, что он не хочет действовать.
Он страдальчески глядит на меня и спрашивает:
— Как по-твоему, наши семьи навестят нас? Говорят, семьи переходников никогда не приходят в День посещений.
— Не знаю, — отвечаю я. — И не знаю, хорошо это или плохо, если навестят.
— Думаю, плохо. — Он кивает. — Нам и без того нелегко.
Он снова кивает, как бы в подтверждение своих слов, и уходит.