Избранная
Шрифт:
Четыре несколько секунд смотрит на него и смеется.
— Ты правда хочешь поговорить о том, что честно, а что нет?
Толпа неофитов расступается, чтобы пропустить его к Питеру. Четыре складывает руки на груди и убийственным тоном произносит:
— Я понимаю, почему ты беспокоишься, Питер. События прошлой ночи неопровержимо доказали, что ты жалкий трус.
Питер тупо смотрит на него.
— И теперь все мы знаем, — тихо добавляет Четыре, — что ты боишься маленькой худенькой девочки из Альтруизма.
Его губы изгибаются в улыбке.
Уилл обнимает меня за талию. Плечи
Вернувшись днем в спальню, мы застаем в ней Ала.
Уилл заходит мне за спину и берет меня за плечи — легонько, как бы напоминая о себе. Кристина придвигается ближе.
У Ала синяки под глазами, и лицо его распухло от слез. При виде его мой живот пронзает боль. Я не могу пошевелиться. Запах лемонграсса и шалфея, когда-то приятный, становится кислым.
— Трис. — Голос Ала ломается. — Можно с тобой поговорить?
— Ты серьезно? — Уилл сжимает мои плечи. — Не приближайся к ней больше никогда.
— Я не причиню тебе вреда. Я вовсе не хотел… — Ал закрывает лицо руками. — Я только хочу сказать, что мне жаль, очень жаль, я не… не знаю, что на меня нашло, я… пожалуйста, прости меня, пожалуйста…
Он тянется ко мне, как будто хочет коснуться плеча или руки, лицо его мокро от слез.
Где-то внутри меня живет милосердный, великодушный человек. Где-то внутри меня живет девочка, которая пытается понять, что испытывают другие люди, которая сознает, что люди совершают дурные поступки и что отчаяние заводит их в такие темные закоулки, каких они не могли и представить. Клянусь, она существует, и ее сердце болит при виде раскаивающегося юноши передо мной.
Но при встрече я не узнаю ее.
— Держись от меня подальше, — тихо говорю я.
Мое тело кажется холодным и негнущимся. Я не испытываю злости, не испытываю обиды, не испытываю ничего.
— Никогда больше ко мне не подходи.
Наши взгляды встречаются. Его глаза темные и остекленевшие. Я ничего не испытываю.
— Если подойдешь, клянусь богом, я тебя прикончу, — добавляю я. — Трус.
Глава 24
— Трис.
Во сне мать произносит мое имя. Она зовет меня, и я иду к ней через кухню. Мать указывает на кастрюлю на плите, и я приподнимаю крышку, чтобы заглянуть внутрь. На меня смотрит вороний глаз-бусинка, маховые перья прижаты к стенкам кастрюли, жирная тушка покрыта кипящей водой.
— Ужинать, — произносит мать.
— Трис! — слышу я снова и открываю глаза.
Кристина стоит у моей кровати, ее щеки в потеках туши и слез.
— Это насчет Ала, — говорит она. — Идем.
Некоторые неофиты проснулись, некоторые нет. Кристина хватает меня за руку и тащит прочь из спальни. Я бегу босиком по каменному полу, смаргивая пелену с глаз, мои руки и ноги все еще тяжелые ото сна. Случилось что-то ужасное. Я чувствую это с каждым ударом сердца. «Это насчет Ала».
Мы бежим через дно Ямы, и Кристина останавливается. На уступе собралась толпа, но люди стоят в нескольких футах друг от друга, так что мне удается проскользнуть мимо Кристины, обогнуть высокого мужчину средних лет и оказаться впереди.
Двое
Нечто с грохотом падает на дно Ямы. Бледная рука, раздутая от воды, шлепает по камню. Труп. Кристина тесно прижимается ко мне, цепляясь за руку. Она утыкается лицом мне в плечо и всхлипывает, но я не могу отвести глаз. Мужчины переворачивают труп, и его голова падает набок.
Открытые пустые глаза. Темные. Кукольные. Круто изогнутый нос, узкая переносица, круглый кончик. Синие губы. Лицо не человека, но наполовину мертвеца, наполовину неведомой твари. Мои легкие горят, я хрипло вдыхаю. «Ал».
— Один из неофитов, — произносит голос за спиной. — Что случилось?
— То же, что и каждый год, — отвечает другой голос. — Спрыгнул с обрыва.
— Полегче. Может, это просто несчастный случай.
— Его нашли на середине пропасти. По-твоему, он наступил на шнурок и… вуаля, споткнулся и пролетел пятнадцать футов?
Пальцы Кристины все сильнее и сильнее впиваются мне в руку. Надо сказать ей, чтобы прекратила, — становится больно. Кто-то опускается на колени рядом с Алом и закрывает ему глаза. Наверное, чтобы казалось, будто он спит. Глупо. Почему люди притворяются, что смерть — это сон? Это не сон. Не сон.
Что-то внутри меня рушится. Грудь теснит, душит, нет сил дышать. Я опускаюсь на землю и тащу Кристину за собой. Камни под коленями жесткие. Я что-то слышу, тень звука. Рыдания Ала, его крики по ночам. Надо было догадаться. По-прежнему не могу дышать. Прижимаю обе ладони к груди и раскачиваюсь назад и вперед, чтобы ослабить напряжение.
Моргнув, я вижу макушку Ала, несущего меня на спине в столовую. Подскакиваю в такт его шагам. Он большой, теплый и неуклюжий. Был большим, теплым и неуклюжим. Вот что такое смерть — переход на прошедшее время.
Я сипло дышу. Кто-то принес большой черный мешок для тела. Сразу видно, что Ал в него не поместится. Смешок поднимается по горлу и вылетает изо рта, придушенный и клокочущий. Ал не поместится в мешок для трупа; какая трагедия. Не завершив смешка, я закрываю рот, и смешок превращается в стон. Я выдергиваю руку и встаю, оставив Кристину на земле. Я убегаю.
— Держи.
Тори протягивает мне дымящуюся кружку, которая пахнет мятой. Я держу ее обеими руками, тепло покалывает пальцы.
Она садится напротив. Когда дело касается похорон, лихачи не тратят времени даром. Тори сказала, что они хотят принимать смерть сразу, как она наступает. В передней комнате тату-студии никого нет, но Яма кишит людьми, большинство из них пьяны. Не знаю, почему это меня удивляет.
Дома похороны окрашены мрачными красками. Все собираются, чтобы поддержать семью покойного, и никто не сидит сложа руки, но нет ни смеха, ни криков, ни шуток. И альтруисты не употребляют спиртное, так что все трезвые. Вполне естественно, что здесь похороны совсем другие.