Избранная
Шрифт:
— Нам отсюда не вырваться. Проще встретить страх лицом к лицом, верно? — Ответа я не жду. — Так что тебе нужно еще немного уменьшить пространство. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Согласен?
— Да. — Короткое напряженное слово.
— Хорошо. Значит, нам надо скорчиться. Готов?
Я обнимаю его за талию, чтобы вдвоем опуститься на пол. Чувствую твердую линию его ребра, прижатого к моей ладони, слышу скрип деревянных планок друг о друга, когда потолок опускается вместе с нами. До меня доходит, что мы не поместимся, пока между нами столько
— Ох! — сипит он. — Так еще хуже. Это совершенно…
— Тсс. Обними меня.
Он покорно обвивает руками мою талию. Я улыбаюсь, глядя на стену. Я не наслаждаюсь происходящим. Вовсе нет, ничуточки.
— Симуляция измеряет твой отклик на страх, — мягко говорю я.
Я просто повторяю его слова, но, возможно, напоминание пойдет ему на пользу.
— Так что, если ты сумеешь понизить свой пульс, симуляция перейдет к следующему эпизоду. Помнишь? Так что попытайся забыть, что мы здесь.
— Да ну? — Его губы шевелятся у моего уха, и меня окатывает жаркая волна. — Легко сказать.
— Большинство парней не прочь оказаться с девушкой в тесной камере, знаешь ли. — Я закатываю глаза.
— Только не те, кто страдает клаустрофобией, Трис! — В его голосе звенит отчаяние.
— Ладно, ладно. — Я накрываю его ладонь своей и прижимаю к груди, прямо над сердцем. — Почувствуй мое сердце. Чувствуешь?
— Да.
— Чувствуешь, как ровно оно бьется?
— Быстро.
— Да, но ящик тут ни при чем.
Я морщусь, едва договорив. Я только что в чем-то призналась. Надеюсь, он этого не понял.
— Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом.
— Хорошо.
Я глубоко дышу, и его грудь поднимается и опускается вместе с моей. Через несколько секунд я спокойно произношу:
— Может, расскажешь, откуда взялся этот страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного.
Не знаю почему, но это кажется правильным.
— Гм… ладно. — Он снова дышит в унисон со мной. — Этот страх — из моего распрекрасного детства. Наказания. Крошечный чулан наверху.
Я плотно сжимаю губы. Я помню, как меня наказывали… отправляли в свою комнату без ужина, лишали того или сего, сурово выговаривали. Меня никогда не запирали в чулане. Жестокость причиняет страдания; у меня болит сердце за Четыре. Я не знаю, что сказать, и потому пытаюсь говорить небрежно.
— Моя мать хранит в чулане зимнюю одежду.
— Я не… — Он ловит ртом воздух. — Я правда не хочу об этом больше говорить.
— Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь.
— Хорошо. — Он нервно смеется мне в ухо. — Почему твое сердце колотится, Трис?
Я съеживаюсь и отвечаю:
— Ну, я… — Я судорожно ищу объяснение, которое не включает его рук вокруг меня. — Я почти тебя не знаю.
Так себе объяснение.
— Я
— Если бы мы были в твоем пейзаже страха, — спрашивает он, — был бы я в нем?
— Я не боюсь тебя.
— Ну конечно нет. Но я не это имею в виду.
Он снова смеется, и стены с треском лопаются и распадаются, оставляя нас в круге света. Четыре вздыхает и разжимает объятия. Я поднимаюсь на ноги и смахиваю несуществующую пыль с одежды. Ладони я вытираю о джинсы. Спина мерзнет от внезапной пустоты.
Он стоит передо мной. Он усмехается, и я не уверена, что мне нравится его взгляд.
— Возможно, ты была создана для Правдолюбия, — говорит он, — потому что ты ужасная лгунья.
— Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант.
Он качает головой.
— Проверка склонностей ни о чем не говорит.
Я щурюсь.
— Что ты пытаешься мне сказать? Ты оказался в Лихости не из-за проверки?
Возбуждение курсирует по моим венам, подстегиваемое надеждой, что он может подтвердить, что он — дивергент, что он такой же, как я, что мы можем вместе выяснить значение этого.
— Не совсем, нет, — отвечает он. — Я…
Он оборачивается и умолкает. В нескольких ярдах стоит женщина и целится в нас из пистолета. Она совершенно неподвижна, у нее невыразительное лицо — если бы мы сейчас же ушли, я бы ее не запомнила. Справа от меня появляется стол. На нем лежит револьвер и единственный патрон. Почему эта женщина не стреляет в нас?
«Ой», — думаю я. Страх не связан с угрозой его жизни. Он связан с револьвером на столе.
— Ты должен убить ее, — мягко говорю я.
— Как и всегда.
— Она не настоящая.
— Она выглядит настоящей. — Он закусывает губу. — Это кажется настоящим.
— Если бы она была настоящей, она уже убила бы тебя.
— Все в порядке, — кивает он. — Я просто… сделаю это. Это… не так уж и плохо. Не так много паники.
Не так много паники, но намного больше ужаса. Я вижу это по его глазам, когда он поднимает револьвер и открывает барабан, как будто проделывал это уже тысячу раз… а может, и проделывал. Он щелчком загоняет патрон в камору барабана, закрывает его и держит револьвер перед собой обеими руками. Он прищуривает один глаз и медленно вдыхает.
На выдохе он стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу алую вспышку и отворачиваюсь. Я слышу, как женщина валится на пол.
Револьвер Четыре падает с глухим стуком. Мы смотрим на мертвое тело. Четыре был прав: оно кажется настоящим. «Не будь дурой». Я хватаю его за руку.
— Идем, — говорю я. — Ну же. Не останавливайся.
Я еще раз дергаю его за руку, он стряхивает оцепенение и следует за мной. Когда мы проходим мимо стола, тело женщины исчезает, но остается в наших воспоминаниях. Каково это — убивать человека каждый раз, проходя сквозь свой пейзаж? Возможно, мне предстоит это узнать.