Избранницы короля
Шрифт:
— Барбара, но вы же знаете, что для вас я готов на многое...
— Тогда, — перебила Барбара, — обещайте исполнить одну мою просьбу. Извольте, я согласна рожать вашего ребенка в доме Палмера; вы тем временем можете спокойно встречать вашу драгоценную супругу — я не буду вам мешать. Но за это вы пообещаете мне место фрейлины в ее покоях!
— Барбара, то, о чем вы просите, очень трудно.
— В конце концов, король вы или нет? Ваше дело приказывать, а не подчиняться.
— Но вы, кажется, желаете, чтобы вам я все-таки подчинялся.
— А вы желаете подчиняться своей хромой горбунье!..
Он уже устал от ее попрошайничанья. Ему хотелось пробудить в ней страсть, чтобы она отдалась этой страсти самозабвенно, как умела она одна, выкинув из памяти свои многочисленные притязания.
Он чувствовал, что это вот-вот должно случиться, что вожделенная минута уже близка.
— Барбара... — тихо позвал он, раскрывая объятья, и она бросилась к нему.
Вся она походила сейчас на грациозную настороженную пантеру; но он не мог долее выносить ее злобного рычания и готов был на все — только бы она замурлыкала.
— Обещайте мне!.. — шепнула она.
В эту минуту настоящее казалось королю безмерно важным, а будущее безмерно далеким. — Обещаю, — пробормотал он в ответ.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Екатерина Браганская, вышивавшая в одной из комнат лиссабонского дворца, склонялась над работой все ниже и ниже, и обе находившиеся при ней дамы догадывались, что мысли инфанты витают где-то далеко. Инфанта, невысокая девушка двадцати трех лет от роду, темноволосая и темноглазая, отличалась матовой смуглостью кожи и чуть коротковатой верхней губой, из-под которой часто поблескивала полоска зубов. Общее впечатление от ее наружности было очень приятное, несмотря на уродливый наряд, совершенно лишавший ее фигуру стройности и изящества. Широчайшая юбка с фижмами из грязно-тусклого габардина нелепо топорщилась во все стороны; прекрасные длинные волосы были безжалостно завиты щипцами на манер старинного парика; судя по громоздкости прически, куаферу инфанты пришлось положить немало усилий на то, чтобы так ее изуродовать. Впрочем, поскольку все португальские дамы носили точно такие же юбки и точно такие же прически, как она, то им и в голову не приходило, что они могут кого-то уродовать.
По одну руку от инфанты сидела донна Мария Португальская, она же графиня де Пенальве, родная сестра португальского посла в Англии дона Франциско де Мельо, по другую — донна Эльвира де Вильпена, графиня де Понтеваль; обеим передавалось волнение инфанты. Кроме того, донне Марии внушали серьезные опасения кое-какие из доходивших через ее брата слухов. Внешне, впрочем, она ничем этого не выражала: благородным португалкам не полагалось выказывать свои чувства.
— Иногда я начинаю думать, что никогда не уеду в Англию, — произнесла Екатерина. — Как вы полагаете, донна Мария? А вы, донна Эльвира?
— На все воля Господня, — отозвалась донна Эльвира, и донна Мария согласно наклонила голову.
Екатерина лишь туманно
В ту же минуту глаза ее наполнились слезами. Так бывало всякий раз при воспоминании об отце. Все-таки нужно учиться владеть собою: инфанте негоже выставлять напоказ свои чувства — будь то даже скорбь по любимому отцу.
Пять лет назад, когда он умер, Екатерине было семнадцать. Она любила своего отца, ибо чувствовала с ним близость гораздо большую, чем с матерью — женщиной, движимой в жизни мудростью и честолюбием. «Мы с вами понимали друг друга, — думала она, мысленно обращаясь к отцу. — Будь я на вашем месте, я тоже попыталась бы отгородиться от всех и жить со своею семьей тихо и уединенно, в надежде, что могущественная Испания оставит нас в покое. Да, я поступила бы именно так... Но матушка желала иного. Матушка — необыкновенная женщина, вы понимали это, так же как я теперь понимаю. Когда бы мы жили тихо, и вы не поднялись бы отвоевывать страну у испанцев, все бы оставалось, как во времена моего детства, и мы были бы всего лишь дворянским семейством в покоренной стране, — тогда, быть может, вы и поныне были бы рядом со мною, а я могла поведать вам сейчас о своем прекрасном принце... Впрочем, не стань вы тогда королем, он не мог бы взять меня теперь в жены».
— У меня есть письмо от него, — сказала она вслух. — Знаете, как он называет меня в нем? Своею госпожой и супругой.
— Значит, воля Господня склоняется к тому, чтобы этот союз был заключен, — заметила донна Эльвира.
— Как странно, — промолвила Екатерина, и игла ее замерла в воздухе. — Скоро я покину Лиссабон, и, возможно, мне никогда уже не придется глядеть из этого окна на волны Тахо; я буду жить в стране, над которой небо, говорят, чаще бывает серым, чем голубым, и люди ведут себя совсем по-другому. — Она вдруг озабоченно нахмурилась. — Говорят, они любят устраивать праздники, много смеются и много едят и постоянно ищут для себя какие-то новые занятия...
— Это естественно, — заметила донна Мария. — Деятельность согревает их — ведь солнце редко заглядывает в их края.
— Стану ли я скучать по солнцу? — задумчиво пробормотала Екатерина. — Я часто видела его из окна — на реке, на стенах домов, но никогда не ловила на себе его лучей.
— Будто бы вам предоставлялось много возможностей ловить их или не ловить? — ворчливо возразила донна Эльвира. — Португальской инфанте не пристало разгуливать под солнцем или дождем, словно простой крестьянке.
Эти две дамы были с нею рядом с самого детства и до сих пор относились к ней как к маленькой. Они забывали, что двадцатитрехлетняя принцесса — уже не дитя. Большинство девушек в Португалии не засиживалось в невестах до таких лет, но матушка не выдавала Екатерину замуж, ибо берегла ее для одного-единственного союза — союза с Англией, на который не переставала рассчитывать. Будучи женщиной мудрой, королева Луиза предвидела, что Карл Стюарт рано или поздно вернется в свою страну королем; в зятья же она наметила его давным-давно, когда ее дочери исполнилось всего только шесть.