Избранницы
Шрифт:
Однако мы все же чувствовали себя неловко в своем жалком одеянии и потому выскочили в трапезную, чтобы надеть платья. Когда я потом снова вернулась в мастерскую, девочки, столпившиеся у стены, пялили глаза на «рыцарей господа Христа», а те, казалось, не очень-то знали, как себя вести.
— Нужно сказать нашим девочкам, чтобы они подошли к рыцарям и пригласили их принять участие в развлечениях, — сообщила ксендзу сестра Алоиза и, доброжелательно улыбаясь, повернулась к Йоасе: — Йоася,
Йоася, вытолкнутая из толпы девчат, встала, вся раскрасневшаяся, перед рыжеволосым розовощеким пареньком. Подняла на него глаза и, не в состоянии выдавить из себя ни единого слова, смутилась окончательно.
Все девчата любовались гостями.
Зоська, неестественно бледная, Сабина с румянцем на щеках, Казя с лицом, застывшим в бессознательной улыбке. Учащенное дыхание заставляло колебаться простыни на груди «белых гробов».
— Девять глупых панночек ждут, а тем временем одна умная уже нашла себе избранника, — тихонько засмеялась Гелька, показывая на Владку.
Владка стояла в углу рядом с плечистым парнем и совсем не по-евхаристически прижималась к нему локтем.
— Так все это глупо, что мне аж тошно делается, — сказала Геля, отворачивая голову.
У меня сжималось сердце и в горле совсем пересохло. Может быть, Геле действительно тошно, потому что щеки у нее побледнели, а под лихорадочно горящими глазами легли глубокие тени?
— Думаешь, они все глупые и только Владка умная?.. — начала я неуверенно.
Но Гельки уже не было возле меня.
Тем временем в мастерской начиналось веселье. Малышки, крепко держась за руки, водили широкий хоровод. Сестра Барбара стояла в центре круга с платочком в руке.
Есть платочек вышитый с четырьмя концами… —пела она, прикрывая лицо кусочком батиста.
И тому, кого люблю я, брошу да к ногам я…Сташка вырвалась из хоровода и, хватая монахиню за колени, запищала:
— Сестре брошу, сестру люблю я, сестру!
Монахиня подняла малышку на руки, прижала ее к груди.
— Меня любишь?
— Люблю! Люблю!! И Метя сестру любит, и Виська, и Эмиля, — громко пищала Сташка, так что все повернули в ее сторону улыбающиеся лица.
— И кто еще сестру Барбару любит? — спрашивали развеселившиеся девчонки. — Кто?
— Ксендз. Ксендз-катехета сестру любит.
Катехета громко рассмеялся, но, когда увидел, что никто не последовал ему, умолк, озабоченный. В мастерской воцарилась полная замешательства тишина. Монахини, потупив, как всегда в таких случаях, очи, усмехались украдкой.
— Откуда ты знаешь, что ксендз любит сестру? — с деланной наивностью спросила Зоська. — Ты сама слышала об этом?
— Да, да! — охотно подтвердила Сташка. — Я слышала. Ксендз очень любит сестру Барбару.
— А неужели… — начала было Зоська.
Сабина угостила ее кулаком в шею, и «святая Цецилия», вскрикнув, спряталась за «грядку» маргариток.
Сестра Барбара резким и сердитым движением опустила Сташку снова на пол. Малышки взялись за руки, продолжая прерванное веселье.
Есть платочек вышитый с четырьмя концами… —пели они, однако как-то тише и уже без всякой веселости.
Но вот в мастерской снова началось оживление. Парни щеголяли игрой в «чертика», девчата увлеклись играми в «холодно — жарко» и в «короля Люля». Монахини, собравшись вокруг сестры Алоизы, оживленно беседовали. Ксендз-катехета сохранял хорошее настроение до конца вечера. Он несколько раз и подолгу разговаривал с матушкой. А сестра Барбара одиноко стояла у окна, машинально разглаживая складки на занавесках. В памяти сирот воскресли сердца с грешными инициалами, рисовавшиеся неведомой рукою на всех монастырских стенах.
— Я вам говорю, что это какая-то таинственная сила рисовала, — уверяла всех Зоська. — У Навуходоносора тоже так было.
— И вот видите! Невинный ребенок ее выдал! — торжествовала Владка.
Гелька, окинув заговорщиц полным презрения взглядом, подошла к окну и встала рядом с осужденной всеми монахиней. Но сестра Барбара мягким, ласковым голосом велела ей вернуться к столу и съесть свой ужин.
Ксендз-катехета первым покинул вечер. Попрощавшись с матушкой, он, однако, еще несколько минут поговорил с сестрой Барбарой. Оба они стояли посередине зала, под перекрестными взглядами десятков пар глаз. Монахиня слушала ксендза внимательно, время от времени обращая на него спокойный взгляд своих больших темных глаз.
Вечер евхаристичной молодежи затухал. От пирожных, тортов и фруктов остались только крошки. «Рыцари господа Христа» исчезали один за другим, унося в карманах лакомства. На полу валялись бумажки, на смятых скатертях виднелись мокрые пятна, гирлянды из зелени и гофрированных разноцветных бумажек уныло свисали с потолка и стен. Свет был притушен, и опустевшая белошвейная мастерская, распростившись с веселым праздничным настроением, являла собою печальную картину хаоса. Всюду валялись вещи, уже использованные и никому не нужные.