Избранницы
Шрифт:
— Я знала, что Наталья ничего не уладит. Ложись спать! — закончила Гелька со злобой.
Покорно выслушав упреки, я тихонько влезла в постель и моментально уснула.
— Слава господу богу Иисусу Христу! — пробубнило несколько сонных голосов.
Пущенная в ход колотушка своим сухим треском пробуждала девчат от карнавального сна.
— Рыцари «Евхаристичной Круцьяты» забыли, что, начиная со среды, мы приветствуем друг друга возгласами: «Memento mori». [13]
13
Memento mori (лат.) —
— Memento mori, — горько вздохнула Гелька. — А господь Иисус совсем и не хотел умирать. Умер, потому что должен был умереть…
— Геля! — возмущенный голос монахини не дал Гельке закончить ее рассуждения. — Прошу не болтать глупостей. Вставайте и идите в умывальню. Постройтесь парами и на ходу повторяйте громко: «Всемогущий, вечный боже!..»
С громкой молитвой на устах высыпали мы в коридор. Сестра Алоиза, размахивая трещоткой, тоже покинула спальню.
— Уже ушла, — сообщила Казя, заглядывавшая в дверную скважину. — Я не буду мыться, потому что у меня грипп.
— Мы должны идти на богослужение в костел, и матушка сама устроит нам осмотр, — предостерегла ее Сабина. — Однако я тоже не моюсь, а то у меня кожа шелушится.
Подперев спинами стены узкого коридорчика, мы начали дружескую беседу.
— Как жалко, что кончился карнавал!..
— Был у нас и кулиг и было на нем так весело…
— Мы играли в мяч с сестрой Барбарой, да только теперь этого уже нельзя…
— А костюмированный вечер! За всю свою жизнь я не съела столько пирожных…
— Наталье и Гельке повезло. Ксендз говорил о какой-то неосознанности, о том, что они почерпнули вдохновение в «Житии святых», а стало быть, их намерение было благородным. В общем — выгородил!
И вот уже всем нам показалось, что прошлое было весьма привлекательным, ярким и полным сюрпризов, а то, что нас ожидает, — отчаянно печально и совершенно безнадежно, как дороги первых христиан-мучеников.
— А мне великий пост нравится, — несмело заметила Зуля. — Asperges me hyssopo et mundabor, lavabis me et super nivem dealbabor. «Окропиши мя, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся». Это ведь очень красиво.
— Ну и что из этого?
Зуля, не обращая внимания на возражение Йоаси, тянула дальше:
— Я так люблю эту молитву, — и она продолжала свое заунывное пение…
Стук колотушки прервал нашу беседу и заставил всех нас быстро сбежать вниз.
Неся в сени ведро с водой, я наткнулась на сестру Дороту.
На лице двадцатидвух — двадцатитрехлетней конверской монахини, неизменно опускавшей голову при хоровых сестрах, чтобы выглядеть как можно скромнее и богобоязненнее, в другое время можно было всегда заметить смешинку. Сейчас она стремительно мчалась по коридору, так что доски скрипели под ее ногами.
— Прошу сестру не бегать, а то здесь скользко!
Сестра Дорота приостановилась и прыснула со смеху, но тут же взяла себя в руки, и лицо ее приняло серьезное выражение.
— Вор разбил обе кружки! Ту, что при входе в часовню, и ту, в которую жертвуют на сирот. Матушка и сестра Алоиза весь вечер искали похитителя.
— Вчерашний вечер? — Мне моментально вспомнился обыск в нашей спальне. — Однако кто же мог украсть?
— А я откуда знаю? Наверно, кто-нибудь из шайки этих «рыцарей», что приходили на вечер…
— Сестра Дорота! — раздался укоризненный и сердитый голос матушки-настоятельницы.
Монахиня умолкла, покраснела и, теребя край велона, ждала с опущенной головой приговора настоятельницы.
— Прошу вас заниматься своими делами и не высказывать опрометчивых суждений, поскольку сестра меньше всего годится на роль судии.
Я помчалась в трапезную. Девчонки знали уже обо всем. Оказывается, не только начисто были опорожнены обе копилки, но исчез также и полушубок сестры Юзефы, а из часовни — прекрасный римский молитвенник в кожаном переплете — собственность самой матушки-настоятельницы.
С большой тревогой ожидали мы прихода матушки, Ни одна из старших воспитанниц не притронулась к еде.
— Говорю вам, — она обдумывает для нас самую жестокую кару, чтобы выудить признание в воровстве, — повторяла Казя, утирая слезы.
В тот момент, когда наше нервное потрясение достигло высшей точки, в трапезную вошла сестра Алоиза.
— Прошу никуда не расходиться, а построиться в коридоре в две шеренги и ждать.
— Чего ждать? — выдавила я из себя.
— Наверно, простоим несколько часов, — пояснила Сабина, как только монахиня вышла. — Стоять я могу, однако бить себя не позволю. Пошли!
Мы выстроились в холодном коридоре. Проходили минуты. Никто не появлялся. Мы начали мерзнуть.
— Продержат нас здесь, — сказала Гелька, — пока не замерзнем насмерть. А я назло им не замерзну! Давайте прыгать на месте. Ну-ка, берите друг друга за руки и — скачем!
Обе шеренги скакали, притопывая ногами; стало шумно и весело. И тогда до нас донеслось шуршание ряс. Толпа монахинь шла по коридору в нашу сторону. Впереди — сестра Барбара в походной пелерине и с клеенчатым портфелем под мышкой. Следом за нею выступала сестра Алоиза.