Избранницы
Шрифт:
— Да. Наши малыши не помнят даже своих матерей.
Монахиня погладила по головке Эмильку.
Брюнетка посмотрела на свою спутницу.
— Что ты думаешь об этом, Ванда?
Искренний и нетерпеливый тон говорил о том, что обладательница ослепительной сумочки должна срочно решить какой-то вопрос и ждет совета своей приятельницы. Однако дама с лисой вместо ответа только пожала плечами.
— Пани еще подумают и, может, придут завтра? — подала свой голос монахиня.
— Да, да, еще придем! — Брюнетка сорвалась с лавки, словно
В ответ на это мы потупили глаза.
— Что здесь происходит? — с веселым возгласом ворвалась в трапезную Йоася. — Почему так… — Она осеклась, увидев посторонних, и нерешительным шагом подошла к столу.
Молчание прервала пани с лисой:
— О такой, как мне кажется, ты думала? — и кивком головы указала на Йоасю.
— Подойди, Йоася, сюда… — ласково попросила сестра Алоиза.
Йоася встала посредине зала. Мы почувствовали зависть и симпатию к этому сусальному личику, на котором сейчас была написана сладчайшая мина.
— Как ее зовут?
— Йоанна Гживачувна, — прошептала Йоася, подгибая колени, как это делают малыши из детского сада.
— Дочь железнодорожника, — поспешила с разъяснениями сестра Алоиза, — однако очень добропорядочна и имеет золотое сердце. Ну что же, Йоася, тебе не жаль было бы покинуть приют? — ласково спросила она.
— О да, проше сестричку, я так люблю всех сестер!
Даже ненависть и зависть не способны были подавить в нас удивление, какое вызвала Йоася, когда бросилась на шею монахине, обвила ее руками и, пугливо прижавшись к рясе, начала посылать из-под своих длинных ресниц обольстительные взгляды в сторону усмехающихся гостей.
— А стало быть, моя дорогая, — загудел деловой голос старшей дамы, — решаешься ли ты сразу или предпочитаешь отложить свое решение на потом?
Брюнетка быстро, быстро заморгала. Чувствовалось, что Йоася сильно нравилась ей, но в то же время вид стольких девичьих лиц, глядящих с напряжением и ожиданием приговора, заставлял раздваиваться ее чувства.
Монахиня, словно пытаясь отгадать, что творится в сердце дамы, сказала с соболезнующей улыбкой:
— Пани пожелают посетить наше учреждение завтра. Добрые начинания становятся еще лучше, когда мы делаем их в полном согласии со своим сердцем.
Дамы собрались уходить. Брюнетка, считая, видимо, что должна каким-то образом попрощаться с нами, наклонилась над Сташкой:
— Ну что, малютка, сумеешь ты продекламировать какой-нибудь стишок?
Сестра Алоиза ободряюще улыбнулась:
— Скажи стишок, раз пани об этом просит.
Наши малышки не посещали детский сад, и никто никогда не разучивал с ними стихов. По выжидательным позам обеих дам, по морщинкам, которые собрались на лбу сестры Алоизы, Сташка быстро сообразила, что отказаться от декламации нельзя, даже если она и не знает ни одного стихотворения. Сложив ручки, она громко начала: «Кто под опеку господу отдается своему…»
Брюнетка сделала нетерпеливый жест рукой и обменялась с приятельницей многозначительным взглядом. Та пожала плечами.
— А что же ты думала, моя дорогая? Это ведь монастырь. Повремени, подумай, чтобы потом не было неожиданностей. — Тут она обратилась к монахине: — Сестра разрешит — мы придем через несколько дней?
В дверях брюнетка обернулась и отыскала взглядом Йоасю. Прочитав на лице гостьи выражение благожелательности и одобрения, Йоася даже покраснела от счастья и сделала движение, как бы собираясь подбежать. Но дама кивнула ей головою и захлопнула дверь.
Едва гости покинули монастырь, как разлетелась весть: Йоася будет удочерена! Таинственное выражение лица сестры Алоизы подтверждало наши догадки.
Итак, Йоася не будет более приютской девчонкой. Через несколько дней она покинет нас. Приемная мать поведет ее за руку. Вместе переступят они через каменный порог, который мы будем и дальше выскребать и мести. Вместе выйдут на улицу и направятся прямо к магазину. Может быть, даже к тому самому, в который еще совсем недавно Йоася протискивалась потихоньку, полная страха, хорошо осознавая свою дерзость. Изысканно одетая дама купит приемной дочери синий летний плащик и красный беретик. Держа руки в карманах нового плащика, Йоася пойдет в свой новый дом той самой дорогой, которой мы будем и дальше таскать бидоны с рассолом. В классе у нее появятся подружки; она будет носить светлые ленточки в косах и есть полдник на салфетке.
Упоенная надеждой, Йоася то светилась вся от счастья, то впадала в неожиданное отчаяние.
— А может быть, я ей не понравлюсь? Когда она смотрела на меня, то у меня как раз были растрепаны волосы и чулки все перекручены. Почему она велела говорить стишок Сташке, а не мне?
— Не будь глупенькой, Йоася, — отчитывала ее сестра Алоиза. — Если эта пани захочет удочерить тебя, то не ради твоих внешних достоинств, за которые, впрочем, не себе, а богу ты должна быть благодарна и которые весьма посредственны. Если она и будет что искать в тебе, так это сердечных сокровищ, богобоязненности, правдивости, любви к ближнему. Если этих качеств ты не будешь развивать в себе, если у тебя есть намерение быть всего лишь пустой салонной куклой, нужной для украшения жизни людей богатых, то бог в бесконечном милосердии своем может тяжко покарать тебя — чтобы отвлечь твое внимание от обманчивых благ земных.
«Пустая салонная кукла» в дырявых чулках выслушивала поучения монахини с тревогой на побледневшем лице. После этого она бежала в часовню, с шумом падала на колени и, стуча челом о линолеум, клялась, что она, Йоася, никогда не будет соблазняться обманчивыми благами земными, лишь бы брюнетка с изящной блестящей сумочкой пришла за нею и увела бы ее в свой дом.
— Скажи, по моему внешнему виду заметен правдивый характер? — приставала она к нам, поцелуями стремясь выудить благоприятный ответ.