Избранницы
Шрифт:
— Нет исправных, проше сестру…
— Как это нет?
— Есть, кажется, но с небольшими дырочками…
Обе дамы рассмеялись.
— Это верно. Здесь ничего приличного нет, — заметила сестра Юзефа. — Может быть, найду что-нибудь в келье. — И быстро зашагала к железной лестнице, ведущей в келью.
Обе дамы молчаливо присматривались к нам. Неожиданно старшая подала голос:
— Доктор был прав. Либо рахит, либо анемия. Или и то, и другое. Вы получаете свежие овощи?
— Что такое, проше пани? — переспросила я, захваченная врасплох вопросом гостей.
—
— Мы едим приготовленные овощи, если они есть, — пояснила я. — А сырую, порубленную брюкву получают у нас коровы.
— И вы не можете отобрать ее у коров?
— У коров? Так ведь нас сейчас больше тридцати. Если бы мы съели всю брюкву, то коровы подохли бы. — И, желая блеснуть знанием дела, я добавила: — От анемии!
Вошла Зуля. Вымытое с мылом лицо ее казалось прозрачным. Она остановилась у окна. Мы догадывались: она напрягает все свои силы, чтобы не разразиться плачем. Тем временем подошла сестра Юзефа с парой исправных сандалий и серым плащом в руках. Мы наблюдали, как она одевает молчаливую Зулю. Уже обутая, одетая в плащ и темный берет, она обратила на монахиню умоляющий взгляд.
— Быстрее, моя детка, а то пани спешат, — деловито сказала сестра Юзефа.
Зуля прижалась щекою к жесткой рясе и, не отпуская руку монахини, ждала — с опущенной головой и зажмуренными глазами.
Сестра Юзефа коснулась губами ее лба.
— С богом, дитя! — Она высвободила свою руку из цепкого объятия Зули и, направляясь к выходу, сказала ласково: — Если пани захотят повидаться с сестрой-воспитательницей, то прошу прийти их часов в семь.
Опустив голову, Зуля перешагнула через порог. За нею вышли обе дамы. Сестра Юзефа захлопнула дверь и направилась в мастерскую.
— Казя, как это случилось?
Прежде чем она успела ответить, на лестнице появилась Йоася. Тщательно причесанная, умытая и вся светящаяся от счастья, она сбежала вниз.
— Где они?
Обернувшись, я с притворным удивлением посмотрела на лицо Йоаси, которое выражало сильное нетерпение.
— Кто?
— Ну, эти пани, что пришли за мною.
— Пани… еще в переговорной.
Подпрыгивая, она помчалась по коридору.
— Казя, что теперь будет? — спросила я шепотом.
— А откуда я могу знать?
С конца коридора уже возвращалась Йоася, крича:
— Сестра Романа говорит, что они уже ушли! Почему же не подождали меня?
Она остановилась возле нас и, переводя взгляд с меня на Казю, повторяла, силясь удержать рвущиеся у нее наружу рыдания:
— Ведь еще минуту назад они были здесь…
— Да, верно, — холодно сказала Казя, вглядываясь в сильно побледневшее личико Йоаси. — Были, взяли Зулю и ушли.
— Как это — взяли Зулю? Ведь…
Казя поднялась с пола и, воткнув иглу в клубок ниток, пояснила:
— Они же не обещали, что возьмут именно тебя. Могли брать ту, которая им больше понравилась. Вот взяли Зулю и пошли… Куда мчишься, сумасшедшая?
Йоася, ничего не соображая, мчалась в сторону прачечной. Здесь она угодила прямо в объятия Рузи и разразилась раздирающим душу плачем. Рузя, поддерживая прижимавшуюся к ней в отчаянии девушку и утешая чем только возможно, проводила ее до спальни.
А в это время в трапезной стоял сплошной гул. Никто не мог объяснить, как это произошло, что добродетельницы, которые в первый визит даже не обратили внимания на Зулю, выбрали теперь именно ее, предпочтя Зулю Йоасе. Ответ на этот мучивший всех вопрос дали нам лишь девушки, работавшие в белошвейной мастерской и оказавшиеся свидетелями всей сцены.
Обе дамы, утомленные ожиданием сестры Алоизы, пошли осмотреть часовню. Там пахло воском, в полумраке поблескивали золоченые рамы и чернела фигура девушки, стоящей у фисгармонии.
Это Зуля, кончив натирание полов в приделе, отделяющем мастерскую от часовни, подняла крышку фисгармонии и, осторожно подбирая аккомпанемент, негромко напевала: «Как прекрасны святыни твои, о боже…»
Одна из дам зажгла свет. Зуля, перепугавшись, негромко вскрикнула и опустила руки. Смущенная присутствием посторонних, она хотела незаметно выскользнуть в коридор. Ее нежная красота, смущение, наконец страх, с каким она поднимала свои робкие глаза на разглядывающих ее дам, — все это делало ее — по мнению белошвей — красивее святой Терезы, образ которой висел в часовне.
Дамы, не желая больше смущать ее, погасили свет, и брюнетка, слегка раздраженная, пояснила сестре Юзефе, что она и в самом деле сперва имела иное намерение, однако теперь твердо решила уйти отсюда с той девочкой, которая незадолго перед тем играла на фисгармонии.
Так вот на долю Зули выпала счастливая судьба, и Зуля перестала быть приютской замарашкой.
Девчата сошлись в трапезной и, озабоченные, советовались, что делать с Йоасей, которая в рыданиях и судорогах металась по кровати. Тем временем подошла воспитательница. Проинформированная обо всем сестрой Юзефой, она выразила сильное недовольство. По мнению сестры Алоизы, уходу избранной дамами сироты следовало придать характер важной и торжественной церемонии. Зуля должна была попрощаться со всеми сестрами и поблагодарить их за труды праведные. Сестра Алоиза не имеет в виду свой собственный труд. Нет. Она исполняет служебный долг, который бог поручил ей, и не ожидает благодарности на земле. Но разве не входило в обязанность Зули поблагодарить сестру Роману, которая состарилась за кухонной плитой в беспрерывных хлопотах о том, чтобы приготовить для сирот вкусную и обильную пищу? Или сестру Юзефу — за то, что она научила Зулю основам профессионального мастерства? И вообще всех сестер, поскольку каждая из них вложила свою лепту в дело воспитания сирот!
Вслушиваясь в слова раздраженной монахини, мы согласно кивали головами. Да и в самом деле! Прежде чем уйти с доброй дамой, Зуля должна была осмыслить, сколь многим обязана она монастырю, который кормил ее и одевал, формировал восприимчивый детский ум, вбивая в него стихи святых псалмов, готовил ее к борьбе с превратностями судьбы, учил латать костельные одеяния, вносил безграничную радость в ее жизнь, вовлекая в ряды «Евхаристичной Круцьяты».
Сестра Юзефа, которая научилась деловой трезвости и быстрому решению дел, ведя финансы белошвейной мастерской, вместо ответа лишь пожала плечами.