Избранник ворона
Шрифт:
– Сгораю от желания познакомиться.
– В таком случае я тебя приглашаю. Только по дороге заедем в гастроном. Телятину полагается запивать легким вином...
Марина Задонская жила в монументальном «сталинском» доме, вогнутым фасадом выходящем на Светлановскую площадь. Путь с Петроградки неблизкий, но они домчали за несколько минут на лихо остановленной ею черной «Волге». В дороге они продолжили легкий, ни к чему не обязывающий треп. Нил не без интереса изучал собеседницу. Прежде он видел Задонскую размалеванной хипушкой в драных джинсах и серенькой отличницей в строгом платьице, мало чем отличающемся от школьной униформы. Теперь она представала перед ним в новом обличий – раскованной, уверенной в себе светской девицы, и он пока не определил, симпатично ему это обличие или не очень.
Квартира произвела на Нила двойственное впечатление. Просторная, обставленная добротной импортной мебелью, оклеенная рельефными импортными обоями под рогожку, на кухне изразцовый сине-белый кафель («Голландский», – небрежно бросила Марина, уловив его заинтересованный взгляд), в ванной множество флакончиков и баночек с иностранными этикетками, белая плоская стиральная машина с металлической плашкой «Electrolux». Однако во всем этом благоустройстве Нил ощутил некоторый несимпатичный подтекст: оно призвано было не столько создать комфорт, сколько напомнить обитателям квартиры об их избранности, а посетителю указать его истинное место, прочертить границу между ним и хозяевами. Мол, сколько ты, дорогой совок, ни вкалывай, ни воруй, ни ловчи, ни выслуживайся, все равно не сравняться тебе с ними, с номенклатурно-выездными, рылом не вышел. Такая спесь неодушевленных вещей была Нилу немного досадна, но больше смешна. Он весело плюхнулся прямо в уличных ботинках на обитый желтым плюшем длинный диван, потом решил, что это будет уже слишком, и быстренько, пока Задонская еще прихорашивалась в своей комнате, скинул ботинки и остался в одних носках. Марина выплыла в обличий тоже весьма неформальном – на ней было надето нечто пенистое, волнистое, на громадных перламутровых пуговицах, не то торжественно-интимный халат, не то парадно-будуарный пеньюар. Во всяком случае, Нил оценил это, хотя постарался виду не подать.
Для разгона перед телятиной был подан копченый угорь. Прихлебывая шабли молдавского разлива, Нил с улыбкой наблюдал, как старательно Марина орудует серебряным ножом и вилкой, отсекая от змееподобной тушки микроскопические кусочки, обмакивает в розовый хрен, деликатно подносит к напомаженному ротику. Ее движения были столь же откровенно чувственны, как и ее наряд.
«Однако! – подумал Нил. – Да ты нарасхват, Баренцев. С одной Линдой разобраться не успел, а тут как тут другая, похоже, на все готовая... А что, имеет ли смысл тушеваться?»
Мысль была чужая и неуютная.
– Предки когда явятся? – поинтересовался он.
– Примерно через полгодика. В отпуск. А что? – Она одарила его лукавым взглядом.
– В таком случае, я покурю прямо здесь. Можно?
– Кури. – Она вздохнула, красиво колыхнув грудью. – А я покамест телятину поставлю разогреть...
После горячего они танцевали под «Аббу», и она прижималась к нему, пыталась снизу заглянуть в глаза, но он плотно их зажмуривал. Потом пили чай с тортом, а потом рассматривали изданный во Франции альбом Сальвадора Дали. От перевернутых радуг, ржавых рыцарей, разжиженных циферблатов, любовно вырисованных какашек жаркого дыхания Задонской у Нила заболела голова, и очень захотелось домой. Он потянулся и встал.
– Мариночка, у тебя было очень мило. И вкусно. Даже не знаю, как тебя благодарить. Она молчала.
– Давай хоть посуду помою, что ли?
– Как хочешь... – умирающим голосом проговорила Задонская.
В этом доме не было проблем ни с моющими средствами, ни с горячей водой, так что с посудой Нил справился оперативно, попутно приговорив недопитую бутылку сухого. Больше здесь делать было нечего, однако приличия требовали попрощаться с хозяйкой, и Нил заглянул в гостиную. Но там было пусто.
– Марина! – громко позвал он. – Марина, я ухожу. Из ее комнаты донесся жалобный стон.
– Марина, что с тобой?
– Мне плохо...
Он вбежал в комнату и увидел ее разметавшейся на кровати. Глаза ее были закрыты, халат-пеньюар некрасиво задрался, дыхание было прерывистым, судорожным.
– Марина, что с тобой?
– Не знаю... Все горит внутри...
– Желудок? У вас фестал есть? Или уголь активированный?
– Ниже...
– Печень? Тогда надо аллахол или но-шпу...
– Еще ниже. – Она раскрыла глаза и подмигнула ему. – Прямо так и пылает.
Он рассмеялся.
– Диагноз ясен. Это неизлечимо. Но есть средство, способное принести временное облегчение.
– Какое же?
– Суппозиторий доктора Баренцева. Глубинный массаж.
Он вздохнул и принялся расстегивать штаны. С раздвинутыми ногами она походила на лягушку, подготовленную к препарации...
– Теперь действительно пора... Нил раздавил окурок в пепельнице. Она обняла его сзади, прижавшись теплой грудью к его голой спине. Он вздрогнул.
– А то остался бы. Утром вместе бы в универ поехали. Трамваи все равно не ходят.
– Частника поймаю... Я бы с радостью, только дома беспокоиться будут...
– Понятно... Кофе на дорожку сварить? – Будь добра. Кстати, чья это мужественная образина на той фотографии?
– Где? А, это Саша Александров, мой жених. Старший лейтенант, учится в Военно-дипломатической академии. Заканчивает через два года.
– А сейчас вроде как наблюдает за нами и оценивает твои успехи?
– Не хами... Если хочешь знать, я люблю смотреть на его лицо, когда трахаюсь.
И она удалилась варить кофе, а Нил не спеша натянул штаны, вышел в гостиную, раскрыл стоящее у окна пианино, рассеянно нажал несколько клавиш.
– Сыграл бы что-нибудь, – крикнула из кухни Задонская.
– Изволь. – Он придвинул обитую кожей круглую табуретку, сел. – Прощальный романс.
Что спрашивать – меж нами
Все беспредельно ясно,
Тщету любовной драмы
Мы поняли давно.
К чему теперь терзаться
Томлением напрасным,
Не лучше ль улыбаться
И молча пить вино?
Любовь была красива,
Познали мы немало
И пламенных порывов
Вкусили сладкий тлен.
И я не знал сомнений,
Но ты сама порвала
Взаимных упоений
Ажурный гобелен.
– Сволочь ты, Баренцев, – восхищенно сказала Марина, разливая по чашечкам крепкий, ароматный кофе. – Другой бы на твоем месте спасибо сказал...