Избранник ворона
Шрифт:
– Так у тебя кто-то есть? Поздравляю! Давно пора!
– Пока была жива мама, я не решалась привести его к нам домой...
– Но почему? При всех своих странностях бабушка была человеком умным, понимающим...
– Не в этом дело... Понимаешь, он... Он женат, но жена его, бедняжка, вынуждена по десять месяцев в году проводить в туберкулезном санатории. А бабушка прекрасно знала их обоих... Кстати, ты тоже его знаешь.
– Вот как? И кто же это?
– Профессор Донгаузер... Куда ты?
– Ты пойми, мне трижды плевать, с кем она живет, хоть с чертом лысым, хоть с пнем самоходным! Но я-то не обязан жить под одной крышей с этим немчурой-колбасником! Такой орднунг завел, что хоть волком вой, честное слово! Чихнуть нельзя. Курить на лестницу выставляет, ты подумай! «Каждая вещь должна знать свое место»... А главное, он даже в подштанниках до дрожи напоминает парадный портрет великого реформатора Сперанского. Представь – сидишь ты на кухне, пьешь чаек, и тут входит парадный портрет...
– Я понимаю, – грустно сказал Гоша. – Возвращайся, конечно, о чем разговор, в конце концов, это твоя комната. Я тут, пока обитал, кое-что в порядок привел...
– Ты извини, – сказал Нил. – Линда так и не давала о себе знать?
– Ни слова. Может, у родителей, своих живет. Ты бы связался как-нибудь...
– Не могу. И не хочу... Наливай еще, что ли... В доме на Четвертой Советской незнакомая тетка, толстая и неопрятная, через цепочку сообщила ему, что такие здесь больше не живут, а куда съехали – неизвестно. В справочной будке кудрявая девица, кокетливо улыбаясь, вручила ему бумажку с его собственным адресом – официальным местом проживания Ольги Владимировны Баренцевой – и больше ничем помочь не могла. Он и сам не понимал, что скажет Линде, когда наконец увидит ее, но все чаще ловил себя на мысли, что без этих поисков жизнь его теряет последний смысл... Оставалась еще надежда – подать в милицию заявление о пропаже жены и ждать результатов. Выяснив по телефонной книге адрес районного отдела, он после университета отправился на Чкаловский проспект. Поднялся по щербатым ступенькам, толкнул тяжелую дверь и нос к носу столкнулся с Катей.
– Нил! Ты-то тут что делаешь?
– А ты?
– Я теперь здесь секретарем работаю. В паспортном столе.
– А я как раз человечка одного разыскиваю.
– Кого же, если не секрет?
– Линду. Не знаешь, где она? Глаза у Кати сузились, пальцы сжались в кулак. – Не знаешь? – повторил он.
– А ты? Тебя, что ли, еще не вызывали?
– Куда вызывали? Где Линда?
– В тюрьме твоя Линда! – выкрикнула Катя. – Она Ринго прирезала!
«Таня! – отчего-то пронеслось в ошеломленном мозгу Нила. – Надо срочно связаться с Таней. Она подскажет выход».
– Честно говоря, молодой человек, изначально мне очень не хотелось брать это дело. Бытовая поножовщина не совсем, знаете, по моей части, и если бы не просьбы моей любимой падчерицы и огромное уважение, испытываемое мною к таланту вашей матушки...
Николай Николаевич Переяславлев, седовласый импозантный мужчина в дорогом сером костюме в мелкий рубчик, сделал многозначительную паузу. Нил кивнул, показывая, что полностью разделяет отношение знаменитого адвоката к искусству Ольги Владимировны.
– Но в ходе работы моя позиция претерпела существенные изменения, да-с, я бы даже сказал, кардинальные, – продолжил адвокат, красиво модулируя своим мягким баритоном. – Следствием допущены грубейшие процессуальные нарушения, мириться с которыми я не собираюсь. Единственные фигурирующие в деле показания вашей жены были сняты с нее в отделении милиции при явке с повинной, никакого хода не получило письменное заявление потерпевшего Васютинского, практически снимающее всю вину с подозреваемой... Знаете, что он написал? Будто бы в ходе совместного чаепития потерял равновесие и неудачно упал животом на нож, который она держала в руке. Силен! Самое же интересное, что через двое суток после перевода из реанимации в общую палату из больницы Васютинский попросту сбежал, а эта халда Щеголькова не только не принимает никаких мер по его разысканию, но даже узнает о его исчезновении только от меня. Что уж говорить об опросе свидетелей, анализе вещественных доказательств! По существу, за четыре с лишним месяца не было проведено никаких следственных действий. И когда я указал на это Щегольковой, то получил потрясающий ответ: «Что вы хотите, у меня десятки таких мелких дел, до всего руки не доходят. Вот если бы она его убила!..» Одно слово – органы! Если у этой чувырлы достанет глупости предъявить такую тухлятину на суд, мы обеспечим ей такое частное определение, что потом никакой ЖЭК в юрисконсульты не возьмет, это я вам обещаю!
– Извините, Николай Николаевич, но Линда... то есть жена. Как ее вытащить?
– Не спешите, молодой человек. Сейчас у нашего малоуважаемого оппонента одна забота – изыскать благовидный предлог, чтобы прекратить дело. Не стоит ей мешать, это существо мстительное, злобное, и может сильно напакостить.
– И сколько времени она будет изыскивать предлог?
– Полагаю, неделю-две. Самое большее – месяц.
– Месяц! Еще целый месяц невиновный человек...
– Про невиновность вы, положим, загнули. Тыкать в знакомых ножичками – такое занятие наш уголовный кодекс все-таки не поощряет.
– Ну, хотя бы что-нибудь, Николай Николаевич, прошу вас! Может быть, свидание...
– Вполне реально. Только вот что я вам скажу, юноша: законное свидание в казенном доме – процедура малоприятная, морально тяжелая. С вашего позволения, мы поступим иначе... Обычно мадам Щеголькова за подобную услугу берет от пятидесяти до двухсот рублей, но в данных обстоятельствах мы вправе рассчитывать на некоторую скидку. Думаю, коробки шоколадных конфет будет достаточно...
Серый воздух, отблеск жирной слизи на всех поверхностях, пятнистый кафельный пол, весь в выбоинах, гулкое эхо каждого шага. И какая-то особенная, тотальная вонь, исходящая не от чего-то конкретного, а от всего в совокупности. Место нечеловеческое, несовместимое с человеком. Железная дверь, лоснящаяся зеленой краской, а за ней – куб пространства, пустота которого нарушена лишь длинным столом с сырыми темными пятнами, въевшимися в деревянную поверхность, и низкими скамьями, намертво привинченными к бетонному полу. Микроскопическое мутное окошко под потолком, бурые стены в унылых подтеках. Не пробыв в этих стенах и нескольких минут, он был болен, подавлен, разбит...
– Громче! – сварливо просипела растрепанная пожилая женщина с простуженным красным носом и нечистой кожей.
– Баренцев Нил Романович.
– Дата и место рождения, пол, социальное происхождение, национальность, семейное положение, должность и место работы, домашний адрес?..
Нил громко, монотонно отвечал на вопросы, неопрятная тетка остервенело скрипела пером. и раз в несколько секунд звучно сморкалась в грязный платок.
– Знаете ли вы находящуюся здесь гражданку?
– Да...
– Громче!
– Да, знаю. Это Баренцева Ольга Владимировна, моя жена.
В центре зеленой двери, лязгнув, опустилось окошко, и хриплый голос сказал:
– Нина Наумовна, вас ждут в шестом. Следователь Щеголькова захлопнула папку, положила в потертый портфель и встала.
– Полчаса, – тихо сказала она.
Они остались вдвоем, и Нил впервые поднял на Линду глаза. Она не походила на узницу нацистского концлагеря из кинофильма «Обыкновенный фашизм», но изменения, происшедшие с ней, были ужасны. Потухший взгляд, потемневшие, набрякшие веки, нездоровая, мучнистая бледность расплывшегося лица, свисающие патлами отросшие волосы. Из-под нелепого серого халата выглядывал воротник красно-синей ковбойки, которой он раньше не видел.