Избранники Тёмных сил

Якобсон Натали Альбертовна

Бледные, красиво очерченные губы едва шевелились, между изящными бровями залегла страдальческая складка, можно было подумать, что он, действительно, раскаивается. Замаливает грех только для того, чтобы, переступив порог церкви, снова начать грешить. Такой красивый, но такой порочный. Либо искушающий демон, либо сумасшедший.

Словно уловив мысль Ноэля, он встрепенулся.

— Вы считаете, что публичное сожжение лжеколдунов, которые я наблюдал на площадях, лишили меня рассудка, вы можете думать, что хотите, но подсознательно знаете, что я не маньяк, не полуночный душитель, поэтому и избегаете моего взгляда. Вам известно, кто я, об этом знают все, но вслух упомянуть боятся. Нельзя упоминать беду, иначе призовешь ее к своему порогу. Вы можете не верить в меня. А можете просто думать, что если назовешь по имени что-то несуществующее, то нареченное именем из букв и слогов, оно может быть призвано к жизни.

Ноэль бы решил «он бредит», но ясные голубые глаза, в глубине которых, как мошка на стекле, затаилась какая-то

темная крапинка, отвергали эту догадку. Взгляд осмысленный и даже мудрый. Таинственный пришелец пока что был в своем уме, но, очевидно, стал свидетелем таких кошмаров, что теперь лишь тонкая грань отделяла его от шага к безумию. Какие странные фрагменты сейчас заполняли его память? Было заметно, что он пытается найти подходящие слова, чтобы облечь в них свои чувства, но, чтобы описать их поточнее, не находится слов ни в одном земном языке, поэтому юноша прошептал, почти прошипел что-то на чужом, незнакомом наречии, нечленораздельном и абсолютно не восприимчивым для слуха. Как из человеческого горла вообще могут вырваться такие звуки, которых человек-то не в силах ни произнести, ни понять. У другого бы порвались до крови голосовые связки, если бы он попытался издать один такой звук, а потом еще шипение, почти змеиное, но более зловещее, чем даже у гремучей змеи.

— Вы смущены и устали. Я не хочу задерживать вас, — вдруг произнес он прежним мелодичным голосом. — Мне не хотелось вас пугать. Признаюсь только еще в одном, в том, что тяготит меня больше всего. Я говорил вам, что заставлял свернуть с пути праведного в первую очередь тех, кто мне приглянется. Трудно пленить того, кто сам привык соблазнять, но один раз это все же случилось. Я похитил очень красивую девочку и воспитал ее в своей злой морали, думал, что она станет лучше меня, а она стала хуже…Одно дело, творить зло по воле наставника и лишь иногда выбирать жертвы самому, а потом раскаиваться. Чудовище, что живет во мне, питается страхом и смертью, но не я сам призвал злого духа в свое тело. Она же, та, кого я люблю, добровольно ступила на тропу колдовства, но, вы, наверное, не сможете меня понять. Я зря пришел…

Он вскочил, по-прежнему, стремительно и молниеносно, один миг, и он уже был далеко. Ноэль едва успел догнать его и вцепиться в парчовый рукав камзола.

— Подождите! Вы должны вернуться, завтра с утра, когда здесь будет кто-то еще.

— Вряд ли я смогу, — юноша легко и небрежно стряхнул его руку со своего рукава.

— Тогда я попрошу святого отца молиться за вас, я обращусь к настоятелю. Вы не можете просто так уйти, даже не назвав своего имени.

— Смотрите! — златокудрый гость развернул Ноэля к окну. Теперь на горизонте была видна не только алая зарница, там, в ночи, бушевал пожар, пламя успело окрепнуть и разрастись, теперь оно, как какое-то сказочное чудовище, ползло по пустоши, слизывая кусты вереска и все, что встречало на своем пути.

— Перед оградой этого места огненная волна остановится, поверьте мне, — с какой-то странной интонацией предрек юноша. — Я не могу злоупотреблять гостеприимством, к тому же, здесь хранится один документ, который для меня очень важен.

— Меня зовут Эдвин, — наконец назвался он. — Но те, кому я причинил вред, называют меня иначе. Вы тоже знаете меня под другим именем. Это имя — Дракон.

Ноэль вздрогнул, развернулся от окна, чтобы еще раз взглянуть на изящный профиль и вытребовать у Эдвина признание, что все это просто шутка — проделка молодого аристократа, чтобы скрасить острым ощущением часы досуга, а пожар всего лишь иллюзия, наваждение, но Эдвина уже не было. А в тишине пустого помещения, казалось, до сих пор слышится шелест его плаща, темной бархатной накидки, которая вполне могла скрывать под собой сложенные, сияющие крылья.

Венера в толпе

Батист

Мне пришлось оставить университет. И не потому, что не мог учиться, напротив, моим способностям к изучению многих наук удивлялись и завидовали. Не имели значения даже строгость и некоторые притеснения со стороны преподавателей. Я ушел не поэтому. Мне никогда не доводилось ссориться или затевать дуэли с другими студентами, и они сожалели о моем внезапном исчезновении. Мои личные отношения к шумному городу и всем наукам, начиная от простого письма и кончая астрологией, здесь были ни при чем. Просто, каждую ночь, засыпая перед занятиями в своей каморке, я видел один и тот же страшный сон, и каждый раз просыпался в холодном поту в тот самый миг, когда часы на башне начинали отбивать двенадцать. Страх не позволял мне заснуть до утра. И можно ли бы сомкнуть веки после того, что я видел. Мне снилось, что я держу на коленях отрубленную голову своей сестры. Белокурые локоны струятся по моим рукам, с перерезанной шеи стекает кровь. Я зову ее по имени «Даниэлла!», и бледные мертвые губы шевелятся, силясь что-то произнести в ответ. Ее отделенная от тела, но все еще прекрасная, может быть, даже нетленная голова не может окончательно умереть, потому что должна поведать мне какую-то тайну, но разве может она выговорить слова, ведь и горло, и голосовые связки давно уже отделены от нее? Мне страшно держать ее в руках, но не хватает сил, чтобы разжать пальцы и выпустить ее. А рядом, возле окна стоит златокудрый, прекрасный злодей и смотрит на зарождающуюся луну. Почему я решил, что убийца именно

он? В снах все так расплывчато и непонятно. Я ведь не видел, как он убил Даниэллу, не видел, как он переступил через обезглавленный труп, запутавшийся в оборках алого, бального платья. Возможно, лишь в своем воображении я дорисовал картину этого юноши — убийцы. В комнате, кроме него и трупа, никого больше нет, но должен быть кто-то еще, нет, не человек, у человека не может быть такой огромной крылатой тени с рубиновыми глазами, которая, как будто оторвавшись от хозяина, застыла на стене. Незнакомец у окна неподвижен, как статуя. В его руках нет ни секиры, ни ножа, которыми он мог бы отсечь голову Даниэллы. В комнате вообще нет никакого оружия. Одной рукой незнакомец придерживает штору, а вторая его рука, опущенная вдоль тела, в крови. Я знаю, что это кровь Даниэллы, но ведь это абсурд, нельзя же нанести такую рану одними ногтями. Для этого даже палачу требуется топор. Безоружный человек не может разрезать чье-то тело, разве только у него на руках отрастут драконьи когти. Тень ползет по стене, и я ощущаю в комнате, кроме незнакомца, присутствие дьявола. Мне страшно, а сон все не кончается. Я вижу, как по бледному красивому лицу незнакомца скользит кровавая слеза, точно такая же, как те, что видны под ресницами Даниэллы. Он оборачивается ко мне и произносит:

— Я ошибся. Это не та, кого я искал, — взмах плаща, и его уже нет, но за моей спиной скребется в темноте какое-то существо, которое продолжает шипеть в темном углу моей каморки даже после того, как я просыпаюсь. До тех самых пор, пока с ударами курантов, я не вскакиваю и не бужу студента, делящего со мной комнату, но могу ли я рассказать кому-то, что во сне держал в руках голову Даниэллы. Через неделю после того, как я уехал, кошмар прекратил мучить меня, но случилось это только после того, как сон стал явью.

Поместье, где я вырос, находилось далеко за пригородом Рошена. Я, единственный сын маркиза, должен был унаследовать вместе с титулом дворец, затерянный среди лесов и окруженный безлюдным парком. С детства у меня не осталось воспоминания ни об одном визитере, кроме странного садовника в черном, который приходил ухаживать за соцветием редких растений, причем я никогда не замечал, как он работает, подстригает газоны или срезает садовыми ножницами цветы. Вся работа делалась, как будто сама собой. Он не трудился, но сад становился все роскошнее, а в вазах каждое утро благоухали только что срезанные цветы. Кроме него, лишь однажды я видел в поместье чужих. Это произошло ночью. Мы с Даниэллой, еще дети, спрятавшись, следили из чердачного окна, как по аллее проехалась запряженная четверкой гнедых карета, как необычная пара, дама и кавалер, оба в алых масках, вошли в дом. Они о чем-то долго беседовали, запершись с отцом в его кабинете. А наутро отец нарядился в камзол с глухо застегнутым воротником и уже никогда не обнажал шею, но я видел тонкие глубокие царапины от пяти женских ногтей, выглянувшие однажды из-под оборки его жабо.

Замечу ли я снова эти отметины, объяснит ли мне отец, как они появились, может, мы запремся в кабинете, и родитель заведет долгий душевный разговор о семейном проклятии, фамильных призраках, или просто кровных врагах, а, может, вместо откровений станет выговаривать мне за то, что я так легкомысленно бросил уже оплаченное и почти завершенное образование. Надо было получить хотя бы степень бакалавра, но я не мог, да и не посмел бы надолго задержаться в городе, где меня мучил такой жуткий кошмар. По дороге домой я остановился на постоялом дворе. Придорожная таверна, под вечер показавшаяся за поворотом, стала для меня почти что спасением. Я уж думал, что придется заночевать под открытым небом. Идея ехать в темень по дремучему лесу, давно обратившемуся в охотничьи угодья волков, была мало привлекательной. Спать, завернувшись в попону, среди каких-нибудь руин мне тоже не хотелось. Кругом не было ни хуторов, ни сел, ни даже избушки лесничего, только таверна, которую выстроили здесь, наверное, совсем недавно. Ведь уезжая из поместья последний раз, я не встречал по пути никаких зданий, ничего, кроме редких верстовых столбов.

— Батист! — я обернулся на звук собственного имени. Кто-то звал меня со стороны леса. Всего лишь на мгновение мне почудилось, что кто-то прячется за раскидистой елью, что хрустит сухая ветка под чьей-то ногой. Раздался тихий ехидный смешок, а потом тишина. Кругом даже не чувствуется присутствие человека, с постоялого двора не долетает ароматный запах готовящейся пищи, не клубится дым возле трубы, в загонах не видно скота, не слышно клекота кур и других домашних птиц. В деревнях мне встречались куда более оживленные трактиры, а здесь царило непривычное полное безлюдье. Я спрыгнул с лошади и привязал поводья к коновязи. Под частоколом валились мелким коричневым крошевом глиняные осколки. Треснувший горшок, повисший поверх кола, вдруг помог разыграться моему воображению. Возможно, все дело было в необычной изогнутой трещине. Я представил, как тонкие нечеловеческие ступни оставляют следы на земле перед загоном скота, как чьи-то острые коготки вцепляются в куриные шейки, сворачивают головки индюшек, брызжет кровь. Обычное нападение волков, только воображение рисовало мне не волка, а подобное человеку, но опасное, крылатое создание, целую толпу, ворвавшуюся в полночь на постоялый двор. Острые когти царапают горшок, осколки сыплются на землю, а изогнутая ветвистая трещина, оставшаяся на глине, напоминает о ночном нашествии.