Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
С минуту Серёжа и папа стоят на пороге пустой комнаты. Потом папа берет его за руку. Молча. Опять надо идти. И теперь уже неизвестно, куда и зачем. Куда-то сквозь пустые черные улицы с редкими огоньками, через рельсовые пути, по ночному полю. Серёжа знает, что шагать придется всегда и, кроме этой дороги, ничего уже не будет. И ему не страшно, не горько даже, а просто очень темно и пусто на душе. А термос по ноге — стук, стук…
С такой же пустотой и безнадежностью возвращался Серёжа с кладбища.
«Да ты что, мальчик…»
У него ладонь была узкая и крепкая, как у Иванова.
«У Алексея же остались друзья!»
Как он сам не подумал об этом? Дурак, честное слово.
«Ведь есть же газета!»
Серёжа улыбнулся. Даже в очень тяжелые минуты человек может улыбнуться, если к нему возвращается надежда. Пусть вместе с болью, с горем, с тревогой — но все равно надежда. Значит, что-то есть впереди. Значит, можно держаться прямо.
— Будут поминки, — сказал Владимир Матвеевич. — Я не пойду. Алексей не простил бы такой траты времени. Мы поедем в редакцию, и ты расскажешь все.
Домой Серёжа вернулся в сумерках.
— Сергей, в чем дело? — жестко спросил отец. — Вчера ты убежал с уроков. Сегодня прогулял весь день. Из школы звонят! Хоть в милицию заявляй!… Что случилось? Что было вчера и сегодня?
Серёжа стащил куртку, медленно повесил на крючок. Голова кружилась от голода и усталости.
— Вчера, — сказал он, — разгромили у нас отряд…
— Это я знаю. Но при чем здесь школа? Ты пропустил два дня.
— Я с утра в редакцию пошел, к Алексею Борисовичу… А он умер. Сегодня хоронили, — сказал Серёжа и понял, что сейчас заплачет. Переглотнул, замолчал.
— Сергей, ты это что… Это правда?
— Да… Потом я познакомился с Ларцевым. Это друг Алексея Борисовича. Я ему про отряд рассказал. А потом мы с ним поехали к Олегу. Надо было скорее. Надо же спасать «Эспаду»…
Серёжа сел на табуретку, и наступило молчание, которое они с отцом лишь изредка разбивали короткими вопросами и ответами: «На кладбище ездил?» — «Да». — «А что с Алексеем Борисовичем?» — «Сердце». — «Ты не знал?» — «Нет».
Наконец папа сказал:
— Я понимаю. Но позвонить домой, чтобы люди с ума не сходили от беспокойства, ты, наверно, мог…
— Не догадался. В голове такой звон… Ты не ругайся, папа.
— Да я не ругаюсь. Ваша завуч ругается, звонила мне… Ужинай и ложись, ты прямо черный от усталости… Постой, позвони сначала Генке, а то он извелся из-за тебя.
Завуч Елизавета Максимовна грохнула указкой по столу
— Пусть там, на задних партах, помолчат, пока я говорю! Иначе будем говорить по-другому! Я спрашиваю не вас, а Каховского. Как он посмел самовольно посреди урока уйти из класса? Как он посмел прогулять два дня? Без
На задних партах не хотели молчать.
— Ничего себе: без причины! — громко сказал Павлик Великанов. — У людей клуб громят, а они сиди и задачки разбирай!
— Великанов! Помолчи, будь любезен! Никто ничего не громил, к вашему сведению. Их клуб закрыли по решению руководства. И раз его закрыли, значит, надо!
— Кому надо? — спросил Серёжа. — Сенцовым надо? Тетушкам разным, которые жалобы пишут? Они хотят, чтобы мы цветочки поливали, а вместо клинков чтоб вязальными спицами работали!
Елизавета Максимовна помолчала и сказала негромко, даже печально:
— Каховский, Каховский… Что с тобой случилось? Ты мог стать гордостью школы. А ты…
— А что он? — вежливо спросила Люся Колосницына.
— Что он? — доброжелательно переспросила Елизавета Максимовна. — А вы сами не знаете? Его постоянные выходки! В течение всего учебного года. История с дежурной, история с дневниками, его постоянное вмешательство в дела второго класса… Его грубость с учителями, опоздания, прогулы…
Вмешался Кузнечик. Отчетливо и громко он сказал:
— У него друг умер.
— Перестань! И будь добр не перебивать! Друг… Я понимаю. Но он сам сказал, что это случайный знакомый. Они виделись один раз в жизни. Таких «друзей» у каждого тысячи.
«Ей ничего нельзя объяснить, — подумал Серёжа. — Она и слушать не хочет. Она все знает заранее».
— Это не случайный знакомый, — сказал кто-то с третьего ряда. — Он про Серёжку в газету писал.
Елизавета Максимовна будто даже обрадовалась:
— Вот-вот! В газету писал! Потому и друг? Лучше бы он написал о его выходках, хороший получился бы фельетон. И пользы больше было бы. Кстати, Каховскому не следует слишком часто напоминать о газете и об этом случае. Один смелый поступок не оправдывает множества других — безобразных!
— А когда я напоминал? — удивленно спросил Серёжа.
Но Елизавета Максимовна его не слышала. Она продолжала:
— В этой газете к тому же написано, как наш герой, воспользовавшись своими приемами, избил палкой товарища по школе…
— Товарища? — громко спросил Кузнечик. — Подонок он, а не товарищ.
— Медведев! — Елизавета Максимовна снова грохнула указкой. — Будь любезен запомнить: в нашей школе нет подонков! Здесь все — наши учащиеся! А Сенцов — гордость своего класса. Учится без троек, выпускает стенгазету… Пусть Гармашева подтвердит, если не верите.
Председатель совета дружины Вика Гармашева присутствовала на собрании. Ее пригласили, чтобы знала, какие дела творятся у шестиклассников. Она слегка пожала плечами, словно хотела сказать: тут и подтверждать нечего, всем известно.